Глава 3

 Я ждал этой возможности не первый месяц, но уверенности в том, что я хочу ехать, у меня все же не было. Я опасался, что на пейотном собрании мне придется принимать пейот, а это никак не входило в мои планы, о чем я не раз говорил дону Хуану. Поначалу он только посмеивался, но в конце концов твердо заявил, что ни о каких страхах слышать больше не желает. Я считал, что митота была идеальным случаем для проверки составленной мною схемы.

Я так полностью и не отбросил идею о наличии на подобных мероприятиях скрытого лидера, функцией которого было приведение участников к некоторому общему соглашению. Мне казалось, что дон Хуан раскритиковал ее из каких-то своих соображений, считая более целесообразным объяснять все с точки зрения видения. Поэтому я думал, что мои попытки найти объяснение с собственных позиций просто не соответствовали его намерениям, что он ждал от меня чего-то другого. Отсюда и критика, которой он подверг мой рационализм. Для него это было достаточно характерно — он всегда отбрасывал то, что не укладывалось в его систему.

 I had been waiting for this opportunity for months, yet I was not really sure I wanted to go. I thought my hesitation was due to my fear that at a peyote meeting I would have to ingest peyote, and I had no intention whatsoever of doing that. I had repeatedly expressed those feelings to don Juan. He laughed patiently at first, but finally he firmly stated that he did not want to hear one more thing about my fear.As far as I was concerned, a mitote was ideal ground for me to verify the schemata I had constructed.

For one thing, I had never completely abandoned the idea that a covert leader was necessary at such a meeting in order to insure agreement among the participants. Somehow I had the feeling that don Juan had discarded my idea for reasons of his own, since he deemed it more efficacious to explain everything that took place at a mitote in terms of «seeing.» I thought that my interest in finding a suitable explanation in my own terms was not in accordance with what he himself wanted me to do; therefore he had to discard my rationale, as he was accustomed to doing with whatever did not conform to his system.

 — Во всей Мексике в это время жарко, сказал он. — Тут уж ничего не поделаешь.

Я не смотрел на него, но знал, что он меня разглядывает. Набирая скорость, машина катилась вниз по склону. Краем глаза я заметил мелькнувший знак «vado» — «выбоина». Когда показалась сама выбоина, скорость была слишком большой и, хотя я успел немного притормозить, нас основательно тряхнуло. Я заметно сбавил скорость — в этих краях домашний скот свободно разгуливает и пасется у дороги, и скелет сбитой машиной коровы или лошади — явление довольно частое. Один раз даже пришлось остановиться, чтобы пропустить нескольких лошадей, переходивших шоссе. Мое раздражение все нарастало. Я сказал дону Хуану, что всему виной проклятая жара. С детства я обостренно реагировал на духоту — в жаркие дни мне буквально нечем было дышать.

— Но ты уже не маленький, — сказал он.

— Но жара остается жарой, и мне по-прежнему душно.

 «It’s hot all over Mexico this time of the year,» he said. «There is nothing one can do about it.»

I did not look at him, but I knew he was gazing at me. The car picked up speed going down the slope. I vaguely saw a highway sign, Vado-dip. When I actually saw the dip I was going quite fast, and although I did slow down, we still felt the impact and bobbed up and down on the seats. I reduced the speed considerably; we were going through an area where livestock grazed freely on the sides of the road, an area where the carcass of a horse or a cow run down by a car was a common sight. At a certain point I had to stop completely and let some horses cross the highway. I was getting more restless and annoyed. I told don Juan that it was the heat; I said that I had always disliked the heat since my childhood, because every summer I used to feel suffocated and I could hardly breathe.

«You’re not a child now,» he said.

«The heat still suffocates me.»

 — Знаешь, когда я был ребенком, меня постоянно душил голод, — произнес он мягко. — Я не знал ничего, кроме постоянного жуткого чувства голода. Когда мне удавалось поесть, я набивал брюхо так, что не мог дышать. Но это было тогда. Теперь я уже не способен ни задыхаться от голода, ни обжираться как головастик.

Мне нечего было сказать. Спорить было бессмысленно, потому что еще немного — и мне пришлось бы отстаивать совершенно нелепую точку зрения. Да и жара была не настолько страшной. На самом деле меня больше беспокоила перспектива тысячу километров без отдыха просидеть за рулем. Мысль о предстоящей усталости действовала на нервы.

— Давай остановимся и что-нибудь съедим, — сказал я. — Тем временем солнце зайдет; и будет уже не так жарко.

«Well, hunger used to suffocate me when I was a child,» he said softly. «To be very hungry was the only thing I knew as a child, and I used to swell up until I could not breathe either. But that was when I was a child. I cannot suffocate now, neither can I swell like a toad when I am hungry.»

I didn’t know what to say. I felt I was getting myself into an untenable position and soon I would have to defend a point I really didn’t care to defend. The heat was not that bad. What disturbed me was the prospect of driving for over a thousand miles to our destination. I felt annoyed at the thought of having to exert myself.

«Let’s stop and get something to eat,» I said. «Maybe it won’t be so hot once the sun goes down.»

 Я знал, что он издевается, хотя его тон и выражение лица не выдавали ничего, кроме искреннего любопытства.

— На тебя поглядеть, — сказал он, — так дизентерия просто рыщет вокруг, подкарауливая, когда же, наконец, ты выйдешь из машины. Вот тут-то она и совершит свой коварный прыжок. Да, нечего сказать, плохи твои дела — если и улизнешь от жары, то непременно попадешь в лапы дизентерии.

Дон Хуан сказал это таким серьезным тоном, что я не выдержал и засмеялся. После этого мы долго ехали молча. К стоянке трейлеров Лос Виридос мы подъезжали уже в темноте.

Мы остановились у двери кафе, и дон Хуан крикнул из машины:

 I knew he was being sarcastic, yet he kept an inquisitive and at the same time serious look on his face.

«The way you act,» he said, «one would think that diarrhea is lurking out there, waiting for you to step out of the car to jump you. You’re in a terrible fix; if you escape the heat, diarrhea will eventually get you.»

Don Juan’s tone was so serious that I began to laugh. Then we drove in silence for a long time. When we arrived at a highway stop for trucks called Los Vidrios- Glass-it was already quite dark.

Don Juan shouted from the car,

 — Эй, что у вас там сегодня на ужин?

— Свинина, — откликнулся женский голос.

— Надеюсь, что свинья попала под машину сегодня, иначе тебе несдобровать, — смеясь, сказал мне дон Хуан.

«What do you have to eat today?»

«Pork meat,» a woman shouted back from inside.

«I hope for your sake that the pig was run down on the road today,» don Juan said to me, laughing.

 Мы вылезли из машины. Дорога в этом месте была зажата между двумя цепями низких скалистых гор, напоминавших застывшую лаву, выброшенную каким-то гигантским вулканом. Черные зубчатые пики угрожающе вздымались в темноте и на фоне неба были похожи на стену стеклянных осколков. За ужином я сказал дону Хуану, что понял, почему это место называется Лос Виридос — «Стекла». Совершенно очевидно, что оно обязано этим названием остроконечным скалам, похожим на осколки стекла.

Дон Хуан убежденно сказал, что место назвали Лос Виридос потому, что здесь когда-то перевернулся грузовик со стеклом, осколки которого много лет валялись потом вдоль дороги.

 We got out of the car. The road was flanked on both sides by ranges of low mountains that seemed to be the solidified lava of some gigantic volcanic eruption. In the darkness the black, jagged peaks were silhouetted against the sky like huge menacing walls of glass slivers.While we ate I told don Juan that I could see the reason why the place was called Glass. I said that to me the name was obviously due to the glass-sliver shape of the mountains.

Don Juan said in a convincing tone that the place was called Los Vidrios because a truck loaded with glass had overturned on that spot and the glass shreds were left lying around the road for years.

 — Что, серьезно? — спросил я, чувствуя, что он шутит.

— Почему бы тебе не спросить кого-нибудь из местных? — сказал дон Хуан.

Я спросил человека, который сидел за соседним столиком. Он извиняющимся тоном сказал, что не знает. Я прошел на кухню и спросил у женщин, которые там работали. Никто из них не знал. Стекла, и все. Просто так называется.

I felt he was being facetious and asked him to tell me if that was the real reason.

«Why don’t you ask someone here?» he said.

I asked a man who was sitting at a table next to ours; he said apologetically that he didn’t know. I went into the kitchen and asked the women there if they knew, but they all said they didn’t; that the place was just called Glass.

 — Думаю, что я прав, — сказал дон Хуан. — Мексиканцы не одарены способностью замечать вещи вокруг себя. «Стеклянные» горы — это не для них. Зато вполне в их стиле оставить гору битого стекла валяться у дороги и не убирать его в течение нескольких лет.Мы оба рассмеялись, потому что все это было действительно забавно.

После еды дон Хуан спросил меня, как я себя чувствую. Я сказал, что нормально, хотя на самом деле мне было немного не по себе. Дон Хуан пристально посмотрел на меня. Я понял, что он что-то заметил.

 «I believe I’m right,» don Juan said in a low voice. «Mexicans are not given to noticing things around them. I’m sure they can’t see the glass mountains, but they surely can leave a mountain of glass shreds lying around for years.»We both found the image funny and laughed.

When we had finished eating don Juan asked me how I felt. I told him fine, but I really felt somewhat queasy. Don Juan gave me a steadfast look and seemed to detect my feeling of discomfort.

 — Да я вроде так и делаю, дон Хуан, во всяком случае время от времени. Все-таки трудно следить за собой непрерывно. — Когда воина начинают одолевать сомнения и страхи, он думает о своей смерти.

— Это еще труднее, дон Хуан. Для большинства людей смерть — это что-то неясное и далекое. Мы никогда всерьез не думаем о ней.

— Почему?

— А зачем?

— Зачем? Потому что идея смерти — единственное, что способно закалить наш дух.

 «I believe I do that, don Juan, at least some of the time. It’s very hard to keep on reminding myself, though.»»A warrior thinks of his death when things become unclear.»

«That’s even harder, don Juan. For most people death is very vague and remote. We never think of it.»

«Why not?»

«Why should we?»

«Very simple,» he said. «Because the idea of death is the only thing that tempers our spirit.»

 Он спросил, все ли со мной в порядке. Я ответил, что на протяжении несколько часов позади не было ни одной машины, а потом я неожиданно заметил свет фар машины, которая, похоже, все время нас догоняет. Дон Хуан кивнул и спросил:— А ты уверен, что нас догоняет машина?

— Разумеется.

He asked me if there was something wrong with me. I told him that I had not seen any cars behind us for hours and that suddenly I had noticed the lights of a car that seemed to be gaining on us all the time.

 Дон Хуан сказал, что по моему тону и моему озабоченному виду он понял, что я чувствую — нас догоняет не просто машина. Я настаивал на том, что ничего такого не чувствую, а догоняет нас просто машина или трейлер.— Ну что это еще может быть? — нервно спросил я.

Его намеки вывели меня из себя.

Он повернулся и посмотрел прямо не меня, потом медленно кивнул, как бы взвешивая то, что собирался сказать.

 He chuckled and asked me if I really thought it was a car. I told him that it had to be a car and he said that my concern revealed to him that, somehow, I must have felt that whatever was behind us was something more than a mere car. I insisted that I thought it was just another car on the highway, or perhaps a truck.»What else can it be?» I said loudly.

Don Juan’s probing had put me on edge.

He turned and looked straight at me, then he nodded slowly, as if measuring what he was going to say.

 — Это огни на голове смерти, — сказал он мягко. — Она надевает их наподобие шляпы, прежде чем пуститься в галоп. То, что ты видишь позади — это огни на голове смерти, которые она зажгла, бросившись в погоню за нами. Смерть неуклонно преследует нас, и с каждой секундой она все ближе и ближе.У меня по спине пробежал озноб. Какое-то время я не смотрел назад, а когда снова взглянул в зеркало, огней нигде не было видно.

Я сказал дону Хуану, что машина, должно быть, остановилась или свернула в сторону. Он не глянул назад, а лишь потянулся и зевнул.

— Нет. Смерть никогда не останавливается. Просто иногда она гасит огни. Но это ничего не меняет…

 «Those are the lights on the head of death,» he said softly. «Death puts them on like a hat and then shoots off on a gallop. Those are the lights of death on the gallop gaining on us, getting closer and closer.»A chill ran up my back. After a while I looked in the rear-view mirror again, but the lights were not there any more.

I told don Juan that the car must have stopped or turned off the road. He did not look back; he just stretched his arms and yawned.

«No,» he said. «Death never stops. Sometimes it turns off its lights, that’s all.»

 13 июня мы добрались до северо-восточной Мексики. Две очень похожие друг на друга старые индеанки, видимо, сестры, и четыре девушки стояли у двери небольшого дома. За домом виднелась какая-то хибара и разрушенный коровник, от которого осталась только одна стена и часть крыши. Женщины явно нас поджидали. Наверное, они заметили хвост пыли, тянувшийся за моей машиной. К дому от шоссе вела грунтовая дорога, на которую мы съехали за несколько миль от него. Дом стоял в глубокой долине, и от двери шоссе казалось длинным рубцом, прорезавшим склон зеленого холма.

Дон Хуан вышел из машины и немного поговорил с женщинами. Они указали ему на деревянные табуретки, стоявшие у двери. Дон Хуан подозвал меня, и мы сели. Одна из старух осталась с нами, все остальные вошли в дом. Две девушки остались стоять в дверях, с любопытством изучая меня. Я помахал им, они захихикали и убежали в дом. Через несколько минут из дома вышли два молодых человека и поздоровались с доном Хуаном. Со мной они не говорили и даже не взглянули в мою сторону. Они немного посовещались о чем-то с доном Хуаном, потом он поднялся, и все мы, включая женщин, отправились к другому дому, до которого было примерно полмили.

Там было еще несколько человек. Дон Хуан вошел внутрь, велев мне оставаться на улице. Я заглянул в дом и увидел сидящего на табуретке старика-индейца, примерно такого же возраста, как дон Хуан.

 We arrived in northeastern Mexico June 13. Two old Indian women, who looked alike and seemed to be sisters, and four girls were gathered at the door of a small adobe house. There was a hut behind the house and a dilapidated barn that had only part of its roof and one wall left. The women were apparently waiting for us; they must have spotted my car by the dust it raised on the dirt road after I left the paved highway a couple of miles away. The house was in a deep valley, and viewed from the door the highway looked like a long scar high up on the side of the green hills.

Don Juan got out of the car and talked with the old women for a moment. They pointed to some wooden stools in front of the door. Don Juan signaled me to come over and sit down. One of the old women sat with us; the rest went inside the house. Two of the girls remained by the door, examining me with curiosity. I waved at them; they giggled and ran inside. After a few minutes two young men came over and greeted don Juan. They did not speak to me or even look at me. They talked to don Juan briefly; then he got up and all of us, including the women, Walked to another house, perhaps half a mile away.

We met there with another group of people. Don Juan went inside but told me to stay by the door. I looked in and saw an old Indian man around don Juan’s age sitting on a wooden stool.

 Грузовик медленно тащился по грунтовой дороге. В одном месте, где она слишком круто поднималась по склону холма, все спрыгнули и пошли за грузовиком. Два парня снова запрыгнули на платформу и сели с краю, не держась за веревку. Женщины смеялись и подзадоривали их. Дон Хуан и старик, которого все называли Сильвио, шли рядом и не обращали на молодежь никакого внимания. Когда дорога снова вышла на ровное место, все забрались обратно.

Мы ехали около часа. Поверхность платформы была очень твердой и неудобной, поэтому я поднялся и всю дорогу ехал стоя, держась за крышу кабины. Наконец, машина остановилась возле группы строений. Там были еще какие-то люди, но уже совсем стемнело, и в тусклом желтоватом свете керосиновой лампы, висевшей над дверью одного из домов, я видел только трех-четырех человек.

 The truck moved slowly on the dirt road. At one point, on a very steep slope, it stopped and everybody jumped down and walked behind it; then two young men hopped onto the flatbed again and sat on the edge without using the rope. The women laughed and encouraged them to maintain their precarious position. Don Juan and the old man, who was referred to as don Silvio, walked together and did not seem to be concerned with the young men’s histrionics. When the road leveled off everybody got on the track again.

We rode for about an hour. The floor was extremely hard and uncomfortable, so I stood up and held onto the roof of the cab and rode that way until we stopped in front of a group of shacks. There were more people there; it was very dark by then and I could see only a few of them in the dim, yellowish light of a kerosene lantern that hung by an open door.

 Группа из десяти женщин и одиннадцати мужчин вышла из дома. Впереди шел крепкий мужчина лет сорока пяти. Его называли «Мочо» — прозвище, которое переводится как «резаный». Он двигался быстрым уверенным шагом. У него была керосиновая лампа, которой он время от времени помахивал из стороны в сторону. Сначала я думал, что эти движения получаются у него случайно, однако через некоторое время понял, что так он указывает идущим сзади на препятствия и трудные участки дороги. Мы шли больше часа. Женщины болтали и время от времени негромко смеялись. Дон Хуан и второй старик шли где-то впереди, а я плелся в самом хвосте, уставившись в землю и каждый раз тщетно пытаясь разглядеть, куда лучше поставить ногу.

Прошло уже четыре года с тех пор, как мы с доном Хуаном ночью ходили в горах, я потерял форму и все время спотыкался. Из-под ног у меня летели камни, колени не гнулись, а когда я наступал на бугорок, то казалось, что дорога прыгает на меня, а если под ногу попадалась выбоина, то чувство было таким, словно дорога предательски ныряет в какую-то пропасть. Я производил шума больше, чем любой из остальных, и поневоле сделался шутом. Каждый раз, когда я спотыкался, кто-то говорил «ух», и все смеялись. Когда в очередной раз я пнул камень и он угодил в пятку шедшей впереди женщине, она, к всеобщему удовольствию, громко сказала:

 A group of ten women and eleven men left the house. The man heading the party was rather husky; he was per-haps in his mid-fifties. They called him «Mocho,» a nickname which means «cropped.» He moved with brisk, firm steps. He carried a kerosene lantern and waved it from side to side as he walked. At first I thought he was moving it at random, but then I discovered that he waved the lantern to mark an obstacle or a difficult pass on the road. We walked for over an hour. The women chatted and laughed softly from time to time. Don Juan and the other old man were at the head of the line; I was at the very tail end of it. I kept my eyes down on the road, trying to see where I was walking.

It had been four years since don Juan and I had been in the hills at night, and I had lost a great deal of physical prowess. I kept stumbling and involuntarily kicking small rocks. My knees did not have any flexibility; the road seemed to come up at me when I encountered a high spot, or it seemed to give in under me when I hit a low spot. I was the noisiest walker and that made me into an unwilling clown. Someone in the group said, «Woo,» every time I stumbled and everyone laughed. At one point, one of the rocks I kicked hit a woman’s heel and she said out loud, to everyone’s delight,

 — Дайте бедняжке свечку!

Но и это было еще не все. Окончательно я опозорился немного погодя, когда, споткнувшись, начал падать и инстинктивно ухватился за кого-то впереди. Я повис на нем всем своим весом, и он тоже чуть не упал, издевательски заорав при этом не своим голосом. Все хохотали так, что пришлось остановиться.

 «Give a candle to that poor boy!»

But the final mortification was when I tripped and had to hold onto the person in front of me; he nearly lost his balance with my weight on him and let out a deliberate scream that was out of all proportion. Everyone laughed so hard that the whole group had to stop for a while.

 Весь этот цикл повторился в течение ночи еще несколько раз, но никакой системы в действиях каждого из них я не обнаружил. Они не разговаривали, более того, каждый был как бы наедине с собой. Я не заметил, чтобы хоть один из них обращал внимание на то, что делают остальные.

Перед рассветом они встали, и мы с мальчиком дали им воды. Потом я пошел прогуляться и осмотреть местность. Дом оказался низкой саманной хижиной с крышей из хвороста. Пейзаж был довольно угнетающим — суровая равнина, поросшая кустами и кактусами. Деревьев не было вообще. Мне совершенно не хотелось бродить по округе.

 They repeated this cycle at various times during the night, yet I could not detect any underlying order to their individual movements. They did not speak to one another; they seemed rather to be by themselves and to themselves. I did not see any of them, not even once, paying attention to what the other men were doing.

Before daybreak they got up and the young man and I gave them water. Afterwards I walked around to orient myself. The house was a one-room shack, a low adobe construction with a thatched roof. The scenery that surrounded it was quite oppressive. The shack was located in a harsh plain with mixed vegetation. Shrubs and cacti grew together, but there were no trees at all. I did not feel like venturing beyond the house.

 Поведение семерых участников, сидевших кружком на подстилке, было в точности таким же, как раньше. Как и в предыдущие ночи, я был полностью поглощен наблюдением за их действиями. Мне хотелось записать каждое движение, каждый звук, каждый жест.

В какой-то момент я услышал гудение, похожее на обыкновенный звон в ушах, и поначалу я не обратил на него особого внимания. Он усилился, все же не выходя за пределы обычных телесных ощущений. Я помню, что внимание как бы разделилось между людьми, за которыми я наблюдал, и звуком, который слышал. Это был переломный момент. Лица людей вдруг стали ярче, как будто включили свет. В то же время это не было похоже ни на электрический свет, ни на свет керосиновой лампы или вспыхнувшего костра. То, что я видел, скорее напоминало люминесценцию, розовое свечение, очень размытое, но, тем не менее, заметное с того места, где я сидел. Звон в ушах, казалось, усиливался. Я взглянул на паренька, который был рядом со мной, но тот спал.

К тому времени розовое свечение стало еще заметней. Я посмотрел на дона Хуана. Он сидел с закрытыми глазами. Мочо и дон Сильвио — тоже. Глаза молодых людей мне не были видны, потому что двое из них наклонились вперед, а двое сидели ко мне спиной.

Я еще глубже ушел в наблюдение, все еще не осознавая, что действительно слышу звон и вижу розовое свечение вокруг людей. Через минуту, однако, до меня дошло, что явления эти очень устойчивы. На мгновение я пришел в сильное замешательство, а потом вдруг возникла мысль, не имевшая ничего общего ни с происходящим, ни с целью моего приезда сюда. Я вспомнил слова, услышанные мною в детстве от матери. Воспоминание немного отвлекло меня, так как было совершенно неуместным, я попытался отбросить его и вновь сосредоточиться на наблюдении, но безуспешно. Мысль-воспоминание упорно возвращалась, становясь все более ярко выраженной. Она требовала от меня все большего внимания, и я вдруг ясно услышал голос матери, она звала меня. Послышалось шлепанье ее тапочек и смех. Я оглянулся, думая, что это какой-то мираж или галлюцинация и что сейчас я перенесусь во времени и пространстве и увижу мать. Но увидел только мальчика, мирно спящего рядом. Это встряхнуло меня и на какое-то мгновение отрезвило. Я взглянул на мужчин. Они неподвижно сидели в прежних позах. Однако свечения уже не было. Отсутствовал и звон в ушах. Я облегченно вздохнул, решив, что галлюцинация с голосом моей матери закончилась. Ее голос был таким ясным и живым, что я чуть было не попался на него. Я мельком заметил, что дон Хуан смотрит на меня, но это не имело значения.

 The behavior of the seven men in the circle was a replica of what I had observed during the three previous nights. I became absorbed in their movements as I had done before. I wanted to record everything they did, every movement, every utterance, every gesture.

At a certain moment I heard a sort of beep in my ear; it was a common sort of buzzing in the ear and I did not pay attention to it. The beep became louder, yet it was still within the range of my ordinary bodily sensations. I remembered dividing my attention between watching the men and listening to the buzzing I was hearing. Then, at a given instant, the faces of the men seemed to become brighter; it was as if a light had been turned on. But it was not quite like an electric light, or a lantern, or the reflection of the fire on their faces. It was rather an iridescence; a pink luminosity, very tenuous, yet detectable from where I was. The buzzing seemed to increase. I looked at the teenage boy who was with me but he had fallen asleep.

The pink luminosity became more noticeable by then. I looked at don Juan; his eyes were closed; so were don Silvio’s and so were Mocho’s. I could not see the eyes of the four younger men because two of them were bent forward and the other two had their backs turned to me.

I became even more involved in watching. Yet I had not fully realized that I was actually hearing a buzzing and was actually seeing a pinkish glow hovering over the men. After a moment I became aware that the tenuous pink light and the buzzing were very steady, I had a moment of intense bewilderment and then a thought crossed my mind, a thought that had nothing to do with the scene I was witnessing, nor with the purpose I had in mind for being there. I remembered something my mother had told me once when I was a child. The thought was distracting and very inappropriate; I tried to discard it and involve myself again in my assiduous watching, but I could not do it. The thought recurred; it was stronger, more demanding, and then I clearly heard my mother’s voice calling me. I heard the shuffling of her slippers and then her laughter. I turned around looking for her; I conceived that I was going to be transported in time by some sort of hallucination or mirage and I was going to see her, but I saw only the boy sleeping beside me. To see him jolted me and I experienced a brief moment of ease, of sobriety.

 Как только мы сели в машину, я рассказал дону Хуану о своих поразительных видениях. Удовлетворенно засмеявшись, он сказал, что эти видения — знак, такой же важный, как и моя первая встреча с Мескалито.

Я вспомнил, как дон Хуан объяснял происходившее со мной, когда я впервые принимал пейот. Тогда он посчитал это указанием на необходимость обучения меня своему знанию.

Дон Хуан сказал, что в последнюю ночь митоты Мескалито указал на меня, причем настолько явно и с такой силой, что все вынуждены были повернуться в мою сторону. Поэтому они и смотрели на меня, когда я открыл глаза.

 I related to don Juan the sequence of my astounding vision almost as soon as he got into my car. He laughed with great delight and said that my vision was a sign, an omen as important as my first experience with Mescalito.

I remembered that don Juan had interpreted the reactions I had when I first ingested peyote as an all-important omen; in fact he decided to teach me his knowledge because of it.

Don Juan said that during the last night of the mitote Mescalito had hovered over me so obviously that everyone was forced to turn toward me, and that was why he was staring at me when I looked at him.

 Я спросил его о своих нынешних видениях, но он сказал, что все это ерунда по сравнению со знаком.Дон Хуан продолжал говорить о свете Мескалито, снизошедшем на меня, и о том, как это видели остальные.

— Это было что-то! — восхищенно произнес он. — Невозможно желать лучшего указания.

Наши мысли явно текли в разных направлениях. Его занимали явления, которые он считал знаком, меня — интерпретация деталей моих видений.

 I wanted to hear his interpretation of my vision, but he did not want to talk about it. He said that whatever I had experienced was nonsense in comparison to the omen.Don Juan kept on talking about Mescalito’s light hovering over me and how everyone had seen it.

«That was really something,» he said. «I couldn’t possibly ask for a better omen.»

Don Juan and I were obviously on two different avenues of thought. He was concerned with the importance of the events he had interpreted as an omen and I was obsessed with the details of the vision I had had.