| Три месяца дон Хуан упорно избегал разговоров о страже. За это время я побывал у него четыре раза. Каждый раз он давал мне какие-нибудь поручения, а когда я все выполнял, попросту отправлял домой. 24 апреля 1969 года, в четвертый приезд, мне наконец-то удалось поговорить с ним. Пообедав, мы сели возле очага, и я сказал, что он сбивает меня с толку: ведь я готов учиться, а он вроде и видеть меня не желает. Мне пришлось наступать себе на горло, чтобы преодолеть отвращение к его курительной смеси, и я чувствовал, что, по его словам, времени слишком мало. | For three months don Juan systematically avoided talking about the guardian. I paid him four visits during these months; he involved me in running errands for him every time, and when I had performed the errands he simply told me to go home. On April 24, 1969, the fourth time I was at his house, I finally confronted him after we had eaten dinner and were sitting next to his earthen stove. I told him that he was doing something incongruous to me; I was ready to learn and yet he did not even want me around. I had had to struggle very hard to overcome my aversion to using his hallucinogenic mushrooms and I felt, as he had said himself, that I had no time to lose. |
|
Дон Хуан спокойно выслушал мои жалобы. — Ты еще слишком слаб, — сказал он, — Когда нужно выждать, ты торопишься, а когда нужно спешить — чего-то ждешь. Ты слишком много думаешь. Теперь ты думаешь, что нельзя терять время. Недавно ты думал, что больше никогда не будешь курить. Твоя жизнь — сплошное разгильдяйство, ты недостаточно собран, чтобы вновь встретиться с дымком. Я отвечаю за тебя и не хочу, чтобы ты умер, как проклятый дурак. |
Don Juan patiently listened to my complaints. «You’re too weak,» he said. «You hurry when you should wait, but you wait when you should hurry. You think too much. Now you think that there is no time to waste. A while back you thought you didn’t want to smoke any more. Your life is too damn loose; you’re not tight enough to meet the little smoke. I am responsible for you and I don’t want you to die like a goddamn fool.» |
|
Я смутился.— Что делать, дон Хуан? Я испытываю сильное нетерпение. — Живи как воин. Я уже говорил тебе, что воин принимает ответственность за все свои действия, даже за самые пустяковые. Но ты занят своими мыслями, и это неправильно. Из-за этого ты потерпел неудачу со стражем. — Как я потерпел неудачу, дон Хуан? — Ты думаешь обо всем. Ты думал о страже, и поэтому не смог победить его. В первую очередь ты должен жить как воин. Полагаю, ты понял это очень хорошо. Я хотел вставить что-нибудь в свою защиту, но он сделал мне знак молчать. |
I felt embarrassed.»What can I do, don Juan? I’m very impatient.» «Live like a warrior! I’ve told you already, a warrior takes responsibility for his acts; for the most trivial of his acts. You act out your thoughts and that’s wrong. You failed with the guardian because of your thoughts.» «How did I fail, don Juan?» «You think about everything. You thought about the guardian and thus you couldn’t overcome it. «First you must live like a warrior. I think you understand that very well.» I wanted to interject something in my defense, but he gestured with his hand to be quiet. |
| — Твоя жизнь довольно трудна, — продолжал он. — В сущности, твоя жизнь труднее, чем жизнь Хенаро, Паблито или Нестора, и все же они видят, а ты нет. Твоя жизнь труднее, чем у Элихио, а он, вероятно, увидит раньше тебя. Это меня огорчает. Даже Хенаро не может смириться с этим. Ты честно выполнил все то, что я говорил тебе делать. И все, чему мой бенефактор научил меня на первой ступени обучения, я передал тебе. Правило верное, шаги не могут быть изменены. Ты сделал все, что нужно было сделать, и все же ты не видишь. Но тем, ктовидит, подобно Хенаро, кажется все же, что ты видишь. Я тоже иногда полагаюсь на это, и я обманываюсь. Ты суетишься и ведешь себя как идиот, который не видит, но именно так все и обстоит в твоем случае. | «Your life is fairly tight,» he continued. «In fact, your life is tighter than Pablito’s or Nestor’s, Genaro’s apprentices, and yet they see and you don’t. Your life is tighter than Eligio’s and he’ll probably see before you do. This baffles me. Even Genaro cannot get over that. You’ve faithfully carried out everything I have told you to do. Everything that my benefactor taught me, in the first stage of learning, I have passed on to you. The rule is right, the steps cannot be changed. You have done everything one has to do and yet you don’t see; but to those who see, like Genaro, you appear as though you see. I rely on that and I am fooled. You always turn around and behave like an idiot who doesn’t see, which of course is right for you.» |
| Слова дона Хуана причинили мне глубокую боль. Не знаю почему, но я был близок к слезам. Я начал рассказывать ему о своем детстве, и волна жалости к самому себе охватила меня. Дон Хуан пристально взглянул на меня и отвел глаза. В них был пронзительный блеск. Я почувствовал, что он захватил меня своими глазами. Было такое чувство, что две руки ласково сжали меня, и я ощутил непонятное волнение, нетерпеливое желание, приятное отчаяние в области солнечного сплетения. Я стал сознавать свою брюшную полость, ощущая там жар. Я не мог больше говорить связно и забормотал, а затем умолк. | Don Juan’s words distressed me profoundly. I don’t know why but I was close to tears. I began to talk about my childhood and a wave of self-pity enveloped me. Don Juan stared at me for a brief moment and then moved his eyes away. It was a penetrating glance. I felt he had actually grabbed me with his eyes. I had the sensation of two fingers gently clasping me and I acknowledged a weird agitation, an itching, a pleasant despair in the area of my solar plexus. I became aware of my abdominal region. I sensed its heat. I could not speak coherently any more and I mumbled, then stopped talking altogether. |
|
— Возможно, что это — обещание, — сказал дон Хуан после долгой паузы.— Извини, я не понял. — Обещание, которое ты дал давным-давно. — Какое обещание? — Постарайся сказать мне сам. Ты помнишь это? — Нет. |
«Perhaps it’s the promise,» don Juan said after a long pause.»I beg your pardon.» «A promise you once made, long ago.» «What promise?» «Maybe you can tell me that. You do remember it, don’t you?» «I don’t.» |
|
— Однажды ты обещал что-то очень важное. Не исключено, что ты обещал охранять себя от видения.— Не понимаю, о чем ты говоришь. — Я говорю о данном тобой обещании! Ты должен помнить это. — Если ты знаешь, что это за обещание, то скажи мне, дон Хуан! — Нет. Не будет никакой пользы сказать тебе это. — Было ли это обещанием, которое я дал себе? |
«You promised something very important once. I thought that perhaps your promise was keeping you from seeing.»»I don’t know what you’re talking about.» «I’m talking about a promise you made! You must remember it.» «If you know what the promise was, why don’t you tell me, don Juan?» «No. It won’t do any good to tell you.» «Was it a promise I made to myself?» |
|
Я подумал, что он намекает на мой отказ от ученичества. — Нет. Это было давно. |
For a moment I thought he might be referring to my resolution to quit the apprenticeship. «No. This is something that took place a long time ago,» he said. |
|
Я решил, что он меня разыгрывает, и засмеялся при мысли, что тоже могу подшутить над доном Хуаном. Я не сомневался, что он знает о предполагаемом обещании не больше меня самого и пытается импровизировать. Мысль потакать ему в этом доставляла удовольствие. — Я что-то обещал своему дедушке? — Нет, — ответил он, и глаза его заблестели. — И даже не бабушке. |
I laughed because I was certain don Juan was playing some sort of game with me. I felt mischievous. I had a sensation of elation at the idea that I could fool don Juan, who, I was convinced, knew as little as I did about the alleged promise. I was sure he was fishing in the dark and trying to improvise. The idea of humoring him delighted me. «Was it something I promised to my grandpa?» «No,» he said, and his eyes glittered. «Neither was it something you promised to your little grandma.» |
| Смешная интонация, которую он придал слову «бабушка», заставила меня рассмеяться. Я подумал, что дон Хуан ставит мне ловушку, но хотел доиграть до конца. Я начал перечислять своих знакомых, кому мог бы пообещать что-то важное. О каждом он сказал «нет», а затем перевел разговор на мое детство. | The ludicrous intonation he gave to the word «grandma» made me laugh. I thought don Juan was setting some sort of trap for me, but I was willing to play the game to the end. I began enumerating all the possible individuals to whom I could have promised something of great importance. He said no to each. Then he steered the conversation to my childhood. |
|
— Почему твое детство было печальным? — спросил он с серьезным выражением. Я сказал ему, что мое детство было не то чтобы печальным, а, пожалуй, немного трудным. — Так чувствует каждый, — сказал он, глядя на меня. — В детстве я тоже был несчастным и все время боялся. Трудно быть индейским ребенком, очень трудно. Но память о том времени не имеет значения для меня, хотя оно и было тяжелым. Я перестал думать о трудностях жизни еще до того, как научился видеть. |
«Why was your childhood sad?» he asked with a serious expression. I told him that my childhood had not really been sad, but perhaps a bit difficult. «Everybody feels that way,» he said, looking at me again. «I too was very unhappy and afraid when I was a child. To be an Indian is hard, very hard. But the memory of that time no longer has meaning for me, beyond that it was hard. I had ceased to think about the hardship of my life even before I had learned to see.» |
|
— Но я тоже не думаю о своем детстве, — сказал я.— Тогда почему воспоминания о нем вызывают у тебя печаль? Почему ты чуть не плачешь? — Я не знаю. Наверное потому, что когда я вспоминаю себя ребенком, то испытываю жалость к самому себе и ко всем своим близким. Я чувствую беспомощность и грусть. |
«I don’t think about my childhood either,» I said.»Why does it make you sad, then? Why do you want to weep?» «I don’t know. Perhaps when I think of myself as a child I feel sorry for myself and for all my fellow men. I feel helpless and sad.» |
|
Он пристально посмотрел на меня, и опять в области живота я отметил необычное ощущение двух рук, сжимающих его. Я отвел глаза, в потом снова взглянул на него. Он смотрел мимо меня куда-то вдаль затуманившимся взглядом.— Это — обещание, данное тобой в детстве, — сказал он после паузы. — Но что я пообещал? |
He looked at me fixedly and again my abdominal region registered the weird sensation of two gentle fingers clasping it. I moved my eyes away and then glanced back at him. He was looking into the distance, past me; his eyes were foggy, out of focus.»It was a promise of your childhood,» he said after a moment’s silence. «What did I promise?» |
|
Он не ответил. Его глаза были закрыты. Я невольно улыбнулся, зная, что он нащупывает путь во тьме, но первоначальное желание разыграть его немного поостыло. — В детстве я был очень худым, — сказал он, — и всегда боялся. — Я тоже, — произнес я. |
He did not answer. His eyes were closed. I smiled involuntarily; I knew he was feeling his way in the dark; however, I had lost some of my original impetus to humor him. «I was a skinny child,» he went on, «and I was always afraid.» «So was I,» I said. |
| — Больше всего мне запомнился ужас и печаль, охватившие меня, когда мексиканские солдаты убили мою мать, — сказал он мягко, словно воспоминание причиняло боль. — Она была бедной и застенчивой индеанкой. Наверное, даже лучше, что ее жизнь оборвалась тогда. Я был совсем маленьким и хотел, чтобы меня убили вместе с ней. Но солдаты подняли меня и избили. Когда я цеплялся за тело матери, меня ударили по рукам плетью и перебили пальцы. Я не чувствовал боли, но цепляться больше не мог, и они утащили меня. | «What I remember the most is the terror and sadness that fell upon me when the Mexican soldiers killed my mother,» he said softly, as if the memory was still painful. «She was a poor and humble Indian. Perhaps it was better that her life was over then. I wanted to be killed with her, because I was a child. But the soldiers picked me up and beat me. When I grabbed onto my mother’s body they hit my fingers with a horsewhip and broke them. I didn’t feel any pain, but I couldn’t grasp any more, and then they dragged me away.» |
|
Он замолчал. Глаза его все еще были закрыты, губы едва заметно дрожали. Глубокая печаль начала охватывать меня. Перед глазами мелькали образы моего детства. — Сколько лет тебе было тогда, дон Хуан? — спросил я, чтобы как-то отвлечься. |
He stopped talking. His eyes were still closed and I could detect a very slight tremor in his lips. A profound sadness began to overtake me. Images of my own childhood started to flood my mind. «How old were you, don Juan?» I asked, just to offset the sadness in me. |
| — Лет семь. Это происходило во время великой войны племени яки. Мексиканцы напали неожиданно, мать как раз готовила какую-то еду. Она была слабой и беззащитной женщиной, и ее убили просто так, без причины. То, что она умерла именно так, в общем-то не имеет особого значения. Но для меня — имеет. Я не могу объяснить почему, но имеет. Я думал, что отца тоже убили, но оказалось, что он ранен. Нас загрузили в товарные вагоны, как скот, и заперли. Несколько дней мы сидели в темноте. Время от времени солдаты бросали нам немного еды. | «Maybe seven. That was the time of the great Yaqui wars. The Mexican soldiers came upon us unexpectedly while my mother was cooking some food. She was a helpless woman. They killed her for no reason at all. It doesn’t make any difference that she died that way, not really, and yet for me it does. I cannot tell myself why, though; it just does. I thought they had killed my father too, but they hadn’t. He was wounded. Later on they put us in a tram like cattle and closed the door. For days they kept us there in the dark, like animals. They kept us alive with bits of food they threw into the wagon from time to time. |
|
В этом вагоне отец умер от ран. От боли и лихорадки у него начался бред, но и в бреду он твердил, что я должен выжить. Так он и умер, требуя, чтобы я не сдавался и выжил. Люди позаботились обо мне — накормили, старая знахарка вправила пальцы. Ну, и, как видишь, я выжил. Жизнь моя не была ни хорошей, ни плохой, она была трудной. Жизнь — вообще штука тяжелая, а для ребенка зачастую — ужасна сама по себе. |
«My father died of his wounds in that wagon. He became delirious with pain and fever and went on telling me that I had to survive. He kept on telling me that until the very last moment of his life. «The people took care of me; they gave me food; an old woman curer fixed the broken bones of my hand. And as you can see, I lived. Life has been neither good nor bad to me; life has been hard. Life is hard and for a child it is sometimes horror itself.» |
|
Мы очень долго молчали. Наверное, около часа. Я никак не мог разобраться в себе, чувствуя, что удручен, но не понимая, чем и почему. Кроме того, я испытывал угрызения совести — совсем недавно я собирался подшутить над доном Хуаном, но он повернул ситуацию в свою пользу. Все было так просто и выразительно. У меня появилось странное ощущение. Страдания детей всегда задевали меня за живое, и сочувствие к дону Хуану в мгновение ока вызвало во мне отвращение к самому себе. Я сидел и записывал рассказ дона Хуана, как будто это был просто, так сказать, «клинический случай». Но на сердце кошки скребли, и вообще — внутри у меня творилось такое, что я готов был уже разорвать к черту блокнот. Тут дон Хуан постучал пальцем по моей ноге. Он сказал, что видит свечение насилия вокруг меня, и спросил, уж не собираюсь ли я его поколотить. Он засмеялся, и это несколько разрядило обстановку. Он сказал, что у меня есть склонность к вспышкам насилия, но, поскольку на деле я нерешителен, насилие это чаще всего оборачивается против меня самого. — Ты прав, дон Хуан. |
We did not speak for a very long time. Perhaps an hour went by in complete silence. I had very confusing feelings. I was somewhat dejected and yet I could not tell why. I experienced a sense of remorse. A while before I had been willing to humor don Juan, but he had suddenly turned the tables with his direct account. It had been simple and concise and had produced a strange feeling in me. The idea of a child undergoing pain had always been a touchy subject for me. In an instant my feelings of empathy for don Juan gave way to a sensation of disgust with myself. I had actually taken notes, as if don Juan’s life were merely a clinical case. I was on the verge of ripping up my notes when don Juan poked my calf with his toe to attract my attention. He said he was «seeing» a light of violence around me and wondered whether I was going to start beating him. His laughter was a delightful break. He said that I was given to outbursts of violent behavior but that I was not really mean and that most of the time the violence was against myself. «You’re right, don Juan,» I said. |
|
— Еще бы, — сказал он со смехом.Он попросил меня рассказать ему о своем детстве. Я заговорил о годах страха и одиночества и постепенно перешел к тому, что считал своей борьбой за выживание и укрепление духа. Дон Хуан засмеялся, когда я употребил метафору «укрепление духа». Я говорил долго. Он очень серьезно слушал. Потом в какой-то момент снова «сжал» меня глазами, и я замолчал. После короткой паузы он сказал, что никто по-настоящему не унижал меня, и это было причиной моей нерешительности. — Ты никогда не испытывал поражения, — сказал он. |
«Of course,» he said, laughing.He urged me to talk about my childhood. I began to tell him about my years of fear and loneliness and got involved in describing to him what I thought to be my overwhelming struggle to survive and maintain my spirit. He laughed at the metaphor of «maintaining my spirit.» I talked for a long time. He listened with a serious expression. Then, at a given moment his eyes «clasped» me again and I stopped talking. After a moment’s pause he said that nobody had ever humiliated me and that was the reason I was not really mean. «You haven’t been defeated yet,» he said. |
| Он повторил это четыре раза, и в итоге я не мог не спросить, что он имеет в виду. Он объяснил, что «быть побежденным» — это состояние, образ жизни, от которого побежденный не может уйти. Люди делятся на две категории — победители и побежденные: в зависимости от этого они становятся гонителями или гонимыми. Человек попеременно находится то в одном, то в другом из этих состояний до тех пор, пока не научится видеть. Видение рассеивает иллюзии побед, поражений, страданий. | He repeated the statement four or five times so I felt obliged to ask him what he meant by that. He explained that to be defeated was a condition of life which was unavoidable. Men were either victorious or defeated and, depending on that, they became persecutors or victims. These two conditions were prevalent as long as one did not «see»; «seeing» dispelled the illusion of victory, or defeat, or suffering. |
|
Он добавил, что мне следовало бы научиться видеть тогда, когда я буду победителем, чтобы у меня не осталось даже тени воспоминаний о чувстве унижения. Я возразил, сказав, что никогда и ни в чем не был победителем и что жизнь моя — одно сплошное поражение. — Если твоя жизнь является таким поражением, наступи на мою шляпу, — вызвал он меня в шутку. |
He added that I should learn to «see» while I was victorious to avoid ever having the memory of being humiliated. I protested that I was not and had never been victorious at anything; and that my life was, if anything, a defeat. He laughed and threw his hat on the floor. «If your life is such a defeat, step on my hat,» he dared me in jest. |
| Я чистосердечно доказывал свое. Дон Хуан стал серьезным, его глаза сузились до тонких щелок. Он сказал, что я считаю свою жизнь поражением не потому, что она таковым является, но совсем по другим причинам. Вдруг он быстрым и совершенно неожиданным движением сжал ладонями мои виски и пристально посмотрел мне в глаза. От испуга я непроизвольно сделал глубокий вдох ртом. Он отпустил мою голову, и она откинулась к стене. Все это было проделано так быстро, что когда он расслабился и сел, прислонившись спиной к стене, я был еще на середине глубокого вдоха. Я почувствовал головокружение, нервозность. | I sincerely argued my point. Don Juan became serious. His eyes squinted to a fine slit. He said that I thought my life was a defeat for reasons other than defeat itself. Then in a very quick and thoroughly unexpected manner he took my head in his hands by placing his palms against my temples. His eyes became fierce as he looked into mine. Out of fright I took an involuntary deep breath through my mouth. He let my head go and reclined against the wall, still gazing at me. He had performed his movements with such a speed that by the time he had relaxed and reclined comfortably against the wall, I was still in the middle of my deep breath. I felt dizzy, ill at ease. |
|
— Я вижу маленького плачущего мальчика, — сказал дон Хуан после паузы.Он повторил это несколько раз, но я не обращал на его слова особого внимания, поскольку думал, что речь идет обо мне в детстве. — Эй, — сказал он, требуя моего полного внимания. — Я вижу маленького плачущего мальчика. — Это — я? — Нет. — Это — видение из моей жизни или твои воспоминания? Дон Хуан не ответил. — Я вижу маленького мальчика, — снова сказал он. — Он плачет и плачет. — Я знаю этого мальчика? — спросил я. — Да. — Это — мой сынишка? — Нет. — Он плачет сейчас? — Он плачет сейчас, — сказал он убежденно. |
«I see a little boy crying,» don Juan said after a pause.He repeated it various times as if I did not understand. I had the feeling he was talking about me as a little boy crying, so I did not really pay attention to it. «Hey!» he said, demanding my full concentration. «I see a little boy crying.» I asked him if that boy was me. He said no. Then I asked him if it was a vision of my life or just a memory of his own life. He did not answer. «I see a little boy,» he continued saying. «And he is crying and crying.» «Is he a boy I know?» I asked. «Yes.» «Is he my little boy?» «No.» «Is he crying now?» «He’s crying now,» he said with conviction. |
| Я подумал, что дон Хуан видел ребенка, которого я знаю и который где-то плачет именно в это время. Я начал перечислять имена знакомых детей, но дон Хуан сказал, что все они не имеют к моему обещанию никакого отношения, а этот плачущий мальчик — имеет, причем самое непосредственное. | I thought don Juan was having a vision of someone I knew who was a little boy and who was at that very moment crying. I voiced the names of all the children I knew, but he said those children were irrelevant to my promise and the child who was crying was very important to it. |
| Утверждение дона Хуана показалось мне нелепым. Он сказал, что в детстве я кому-то что-то обещал, и в то же время — что ребенок, который плачет в данный момент, имеет к этому непосредственное отношение. Я уверял его, что в этом нет смысла. Он спокойно повторил, чтовидит маленького мальчика, который плачет сейчас, и что мальчику больно. | Don Juan’s statements seemed to be incongruous. He had said that I had promised something to someone during my childhood, and that the child who was crying at that very moment was important to my promise. I told him he was not making sense. He calmly repeated that he «saw» a little boy crying at that moment, and that the little boy was hurt. |
|
Какое-то время я вполне серьезно старался придать его утверждениям хоть какой-то смысл. — Хватит, — сказал я наконец. — Я не помню, чтобы давал кому-то важное обещание, а тем более — ребенку. Он опять прищурил глаза и сказал, что это — ребенок из моего детства, который плачет сейчас. — Он — ребенок из моего детства, и плачет сейчас? — Да. |
I seriously struggled to fit his statements into some sort of orderly pattern, but I could not relate them to anything I was aware of. «I give up,» I said, «because I can’t remember making an important promise to anybody, least of all to a child.» He squinted his eyes again and said that this particular child who was crying at that precise moment was a child of my childhood. «He was a child during my childhood and is still crying now?» I asked. «He is a child crying now,» he insisted. «Do you realize what you’re saying, don Juan?» «I do.» «It doesn’t make sense. How can he be a child now if he was one when I was a child myself?» «He’s a child and he’s crying now,» he said stubbornly. «Explain it to me, don Juan.» «No. You must explain it to me.» For the life of me I could not fathom what he was referring to. |
|
— Он плачет, он кричит, — продолжал говорить дон Хуан гипнотизирующим тоном. — Он держит тебя. Он крепко сжимает. Он обнимает. Он смотрит на тебя. Ты чувствуешь его глаза? Он становится на колени и обнимает тебя. Он моложе тебя. Он подбегает к тебе. Но его рука сломана. Ты чувствуешь его руку? У этого маленького мальчика нос выглядит подобно пуговке. Да. Это нос-пуговица! |
«He’s crying! He’s crying!» don Juan kept on saying in a mesmerizing tone. «And he’s hugging you now. He’s hurt! He’s hurt! And he’s looking at you. Do you feel his eyes? He’s kneeling and hugging you. He’s younger than you. He has come running to you. But his arm is broken. Do you feel his arm? That little boy has a nose that looks like a button. Yes! That’s a button nose.» |
| В ушах появился гул, и я потерял чувство реальности происходящего. Слова дона Хуана «нос пуговицей» бросили меня в сцену из моего детства. Я знал мальчика с носом-пуговицей! Дон Хуан незаметно проник в одно из наиболее темных мест моей жизни. Я вспомнил обещание, о котором он говорил. В тот момент мое состояние было смесью экзальтации, отчаяния и благоговения перед доном Хуаном и его великолепным маневром. Откуда, черт возьми, он знает о существовании мальчика с носом-пуговицей из моего детства? Воспоминание до того взволновало меня, что я перенесся в далекое прошлое, когда мне было восемь лет. Моя мать умерла два года назад, и наиболее мучительные годы своей жизни я провел среди ее сестер, которые по очереди брали меня в свои семьи, меняясь раз в два месяца. У каждой из теток была большая семья, и как бы предупредительно и нежно они ко мне ни относились, конкуренция со стороны двадцати двух кузенов и кузин давала себя знать. Их бессердечие было иногда действительно странным. Я почувствовал, что меня окружают враги, и потянулись годы отчаянной и неприглядной войны. В конце концов мне удалось подчинить себе всех своих многочисленных двоюродных братьев и сестер. Мне до сих пор непонятно, за счет чего я вышел в этой войне победителем. У меня больше не было достойных соперников. Однако я не знал этого, и не знал, как прекратить свою войну, которая вскоре перенеслась и на школьную почву. | My ears began to buzz and I lost the sensation of being at don Juan’s house. The words «button nose» plunged me at once into a scene out of my childhood. I knew a button-nose boy! Don Juan had edged his way into one of the most recondite places of my life. I knew then the promise he was talking about. I had a sensation of elation, of despair, of awe for don Juan and his splendid maneuver. How in the devil did he know about the button-nose boy of my childhood? I became so agitated by the memory don Juan had evoked in me that my power to remember took me back to a time when I was eight years old. My mother had left two years before and I had spent the most hellish years of my life circulating among my mother’s sisters, who served as dutiful mother surrogates and took care of me a couple of months at a time. Each of my aunts had a large family, and no matter how careful and protective the aunts were toward me, I had twenty-two cousins to contend with. Their cruelty was sometimes truly bizarre. I felt then that I was surrounded by enemies, and in the excruciating years that followed I waged a desperate and sordid war. Finally, through means I still do not know to this day, I succeeded in subduing all my cousins. I was indeed victorious. I had no more competitors who counted. However, I did not know that, nor did I know how to stop my war, which logically was extended to the school grounds. |
| Классы сельской школы, которую я посещал, были смешанными, и первый класс отделялся от третьего только расстоянием между партами. Там я и познакомился с курносым малышом, которого из-за носа дразнили «Пуговкой». Он был первоклассником. Время от времени я дразнил и третировал его, правда, не злостно, а просто так, от нечего делать. Но, несмотря ни на что, он, казалось, меня любил и всюду за мной таскался хвостиком. Он даже знал, что на моей совести — несколько проделок, расследование которых завело в тупик самого директора школы, однако никому не говорил об этом ни слова. Но я все равно донимал его. Однажды я нарочно опрокинул тяжелую классную доску, и она упала на Пуговку. Парта, за которой он сидел, отчасти задержала ее, но все равно удар получился сильный и сломал ему ключицу. Он упал. Я помог ему встать и, когда он уцепился за меня и обнял, увидел в его глазах испуг и боль. Это было слишком, я не мог вынести вида малыша с изуродованной рукой, который, плача, обнимал меня. Годами я сражался с родственниками и победил, покорив всех своих противников, но в миг, когда я увидел страдания этого маленького курносого мальчика, все мои победы были уничтожены. Не сходя с места, я проиграл все битвы сразу. Я думал, что ему отрежут руку, и пообещал, что если малыша вылечат, я никогда в жизни не буду победителем. Ради него я отказался от всех своих побед. По крайней мере, так я понимал это тогда. | The classrooms of the rural school where I went were mixed and the first and third grades were separated only by a space between the desks. It was there that I met a little boy with a flat nose, who was teased with the nickname «Button-nose.» He was a first-grader. I used to pick on him haphazardly, not really intending to. But he seemed to like me in spite of everything I did to him. He used to follow me around and even kept the secret that I was responsible for some of the pranks that baffled the principal. And yet I still teased him. One day I deliberately toppled over a heavy standing blackboard; it fell on him; the desk in which he was sitting absorbed some of the impact, but still the blow broke his collarbone. He fell down. I helped him up and saw the pain and fright in his eyes as he looked at me and held onto me. The shock of seeing him in pain, with a mangled arm, was more than I could bear. For years I had viciously battled against my cousins and I had won; I had vanquished my foes; I had felt good and powerful up to the moment when the sight of the button-nose little boy crying demolished my victories. Right there I quit the battle. In whatever way I was capable of, I made a resolution not to win ever again. I thought his arm would have to be cut off, and I promised that if the little boy was cured I would never again be victorious. I gave up my victories for him. That was the way I understood it then. |
| Дон Хуан вскрыл гнойную рану моей жизни, затянувшуюся многими слоями последовавших событий. Я был ошеломлен, голова кружилась. Передо мной разверзлась пропасть бесконечной печали, и я с головой в нее погрузился. Мои поступки тяжким грузом легли на душу. Воспоминание о курносом малыше по имени Хоакин заставило меня страдать настолько живо, что я начал плакать. У этого мальчика никогда ничего не было, его родители не могли даже обратиться к врачу, так как у них не хватало денег на лечение, и рука Хоакина так и сраслась неправильно. Я заплатил за это всего лишь своими детскими победами. Мне было невыносимо стыдно. | Don Juan had opened a festered sore in my life. I felt dizzy, overwhelmed. A well of unmitigated sadness beckoned me and I succumbed to it. I felt the weight of my acts on me. The memory of that little button-nose boy, whose name was Joaquin, produced in me such a vivid anguish that I wept. I told don Juan of my sadness for that boy who never had anything, that little Joaquin who did not have money to go to a doctor and whose arm never set properly. And all I had to give him were my childish victories. I felt so ashamed. |
|
— Успокойся, чудак, — сказал дон Хуан. — Ты отдал достаточно. Теперь ты можешь изменить свое обещание.— Изменить? Но как? Произнести соответствующие слова? — Нет, такого рода обещание словами не изменишь. Но очень скоро ты, возможно, поймешь как это сделать. Тогда, наверное, ты даже начнешь видеть. |
«Be in peace, you funny bird,» don Juan said imperatively. «You gave enough. Your victories were strong and they were yours. You gave enough. Now you must change your promise.»»How do I change it? Do I just say so?» «A promise like that cannot be changed by just saying so. Perhaps very soon you’ll be able to know what to do about changing it. Then perhaps you’ll even get to see.» |
|
— Можешь ты мне хотя бы подсказать, дон Хуан? Чуть-чуть? — Ты должен терпеливо ждать, зная о своем ожидании и зная, чего ты ждешь. Это — путь воина. Если дело в том, чтобы выполнить обещание, то ты должен делать это сознательно. Рано или поздно ожидание закончится, и ты будешь свободен от обязательств. Теперь ты уже никак не сможешь изменить жизнь того мальчика. Только он сам может вычеркнуть из своей жизни то, что тогда произошло. — Как? |
«Can you give me any suggestions, don Juan?» «You must wait patiently, knowing that you’re waiting, and knowing what you’re waiting for. That is the warrior’s way. And if it is a matter of fulfilling your promise then you must be aware that you are fulfilling it. Then a time will come when your waiting will be over and you will no longer have to honor your promise. There is nothing you can do for that little boy’s life. Only he could cancel that act.» «But how can he?» |
| — Научившись уничтожать желания. Пока он считает себя жертвой, его жизнь останется адом. Пока ты считаешь его жертвой, твое обещание останется в силе. Желание — вот что заставляет нас страдать, но как только мы научимся уничтожать свои желания, любая полученная нами мелочь превратится в бесценный дар. Будь спокоен, ты сделал Хоакину царский подарок. Бедность и нужда — это только мысли; то же касается ненависти, голода, боли.— Я не могу в это поверить, дон Хуан. Как голод и боль могут быть только мыслями? | «By learning to reduce his wants to nothing. As long as he thinks that he was a victim, his life will be hell. And as long as you think the same your promise will be valid. What makes us unhappy is to want. Yet if we would learn to cut our wants to nothing, the smallest thing we’d get would be a true gift. Be in peace, you made a good gift to Joaquin. To be poor or wanting is only a thought; and so is to hate, or to be hungry, or to be in pain.»»I cannot truly believe that, don Juan. How could hunger and pain be only thoughts?» |
|
— Для меня сейчас они являются только мыслями. Это все, что я знаю, это мое достижение. Запомни: понимание этого — единственное, что позволяет нам противостоять силам жизни. Без него мы — мусор, пыль на ветру. — Я не сомневаюсь, дон Хуан, что ты это сделал. Но разве такое под силу обыкновенному человеку — мне, скажем, или маленькому Хоакину? |
«They are only thoughts for me now. That’s all I know. I have accomplished that feat. The power to do that is all we have, mind you, to oppose the forces of our lives; without that power we are dregs, dust in the wind.» «I have no doubt that you have done it, don Juan, but how can a simple man like myself or little Joaquin accomplish that?» |
| — Наша судьба как людей — противостоять силам жизни. Я много раз говорил тебе: только воин может выжить. Воин знает о своем ожидании и знает, чего он ждет. Когда он ждет, у него нет желаний, и поэтому какую бы малость он ни получил, это всегда больше, чем он может взять. Если он хочет есть, то найдет путь, потому что не голоден. Если он ранен, то справится с этим, потому что не страдает от боли. Быть голодным или страдать от боли означает, что сила голода или боли уничтожает тебя. | «It is up to us as single individuals to oppose the forces of our lives. I have said this to you countless times: Only a warrior can survive. A warrior knows that he is waiting and what he is waiting for; and while he waits he wants nothing and thus whatever little thing he gets is more than he can take. If he needs to eat he finds a way, because he is not hungry; if something hurts his body he finds a way to stop it, because he is not in pain. To be hungry or to be in pain means that the man has abandoned himself and is no longer a warrior; and the forces of his hunger and pain will destroy him.» |
| Я хотел было отстаивать свое мнение, но остановился, потому что понял, что таким образом пытаюсь защититься от разрушительной силы великолепной победы дона Хуана, которая затронула меня так глубоко и с такой силой. Как он знает? Я подумал, что мог рассказать ему историю о курносом мальчике во время одного из моих состояний необычной реальности. Но мне все равно казалось, что я никогда не говорил ему об этом. Впрочем, то, что я не помнил, предполагалось с самого начала. | I wanted to go on arguing my point, but I stopped because I realized that by arguing I was making a barrier to protect myself from the devastating force of don Juan’s superb feat which had touched me so deeply and with such a power. How did he know? I thought that perhaps I had told him the story of the button-nose boy during one of my deep states of non-ordinary reality. I did not recollect telling him, but my not remembering under such conditions was understandable. |
|
— Как ты узнал о моем обещании, дон Хуан?— Я видел его. — Ты видел его, когда я принимал Мескалито или когда я курил твою смесь? — Я видел его сейчас, сегодня. — Ты видел все событие? — Снова ты за свое. Я же говорил тебе, что нет смысла обсуждать, на что похоже видение. |
«How did you know about my promise, don Juan?»»I saw it.» «Did you see it when I had taken Mescalito, or when I had smoked your mixture?» «I saw it now. Today.» «Did you see the whole thing?» «There you go again. I’ve told you, there’s no point in talking about what seeing is like. It is nothing.» |
|
Я больше не настаивал. Эмоционально я был убежден.— Я также дал клятву однажды, — неожиданно сказал дон Хуан. Звук его голоса заставил меня вздрогнуть. |
I did not pursue the point any longer. Emotionally I was convinced.»I also made a vow once,» don Juan said suddenly. The sound of his voice made me jump. |
| — Я обещал отцу, что я буду жить, чтобы уничтожить его убийц. Я носил в себе это обещание долгие годы. Теперь обещание изменено. Я не интересуюсь больше уничтожением кого-либо. Я не ненавижу мексиканцев. У меня нет ненависти ни к кому. Я знаю, что бесчисленные пути каждого пересекаются в его жизни. Все равны. Угнетатель и угнетенный в конце встречаются, и единственное, что преобладает, — это то, что жизнь была слишком короткой для них обоих. Сегодня я чувствую печаль не потому, что мой отец или моя мать умерли так, как они умерли, а потому, что они были индейцами. Они жили как индейцы и умерли как индейцы, и никогда не знали, что они были прежде всего людьми. | «I promised my father that I would live to destroy his assassins. I carried that promise with me for years. Now the promise is changed. I’m no longer interested in destroying anybody. I don’t hate the Mexicans. I don’t hate anyone. I have learned that the countless paths one traverses in one’s life are all equal. Oppressors and oppressed meet at the end, and the only thing that prevails is that life was altogether too short for both. Today I feel sad not because my mother and father died the way they did; I feel sad because they were Indians. They lived like Indians and died like Indians and never knew that they were, before anything else, men.» |