Глава 2

Понедельник, 7 августа 1961

Я прибыл в дом дона Хуана в Аризоне в пятницу, часам к семи вечера. С ним на веранде сидело еще пятеро индейцев. Я поздоровался с доном Хуаном и в ожидании сел. После солидной паузы один из них встал, подошел ко мне и сказал по-испански: “Buenas noches”. Я тоже встал и сказал: “Buenas noches”. Потом все они по очереди повторили церемонию, пробормотав “Buenas noches” и обменявшись со мной рукопожатием, точнее, просто коснувшись пальцами моих и тотчас отдернув руку.

Monday, 7August 1961

I arrived at don Juan’s house in Arizona about seven o’clock on Friday night. Five other Indians were sitting with him on the porch of his house. I greeted him and sat waiting for them to say something. After a formal silence one of the men got up, walked over to me, and said, ‘Buenas noches.’ I stood up and answered, ‘Buenas noches.’ Then all the other men got up and came to me and we all mumbled ‘Buenas noches’ and shook hands either by barely touching one another’s finger-tips or by holding the hand for an instant and then dropping it quite abruptly.

 — А у тебя самого разве нет, дон Хуан? – спросил я.

— Найдется. Да только не для тебя. Видишь ли, свести тебя с Мескалито должен кто-то другой.

— Можно узнать почему?

— Может быть, ты ему не понравишься и он тебя отвергнет, тогда ты никогда не сможешь познакомиться с ним как следует и полюбить его, и значит придет конец нашей дружбе.

— Почему это я ему не понравлюсь? Я же ему ничего такого не сделал.

— А вовсе не обязательно что-нибудь “делать”, чтобы понравиться или не понравиться. Он либо принимает тебя, либо сметает прочь.

— Но если я ему, положим, не понравлюсь, так, может, я могу сделать что-нибудь, чтобы понравиться?

Двое индейцев, наверное, услышали мой вопрос и засмеялись.

— Нет! – сказал дон Хуан, – Тогда уж никто ничего не сможет сделать.

Он отвернулся и, казалось, забыл обо мне.

I asked him, ‘Don’t you have any of them yourself, don Juan?’

‘I do, but I couldn’t offer them to you. You see, someone else has to do this.’

‘Can you tell me why?’

‘Perhaps you are not agreeable to «him» and «he» won’t like you, and then you will never be able to know «him» with affection, as one should; and our friendship will be broken.’

‘Why wouldn’t he like me? I have never done anything to him.’

‘You don’t have to do anything to be liked or disliked. He either takes you, or throws you away.’

‘But, if he doesn’t take me, isn’t there anything I can do to make him like me?’

The other two men seemed to have overheard my question and laughed.

‘No! I can’t think of anything one can do,’ don Juan said.

He turned half away from me and I could not talk to him any more.

 — Это жуют, – сказал дон Хуан вполголоса. До этого я не замечал, что он сидит рядом. Я взглянул на остальных, но никто не смотрел в мою сторону, они о чем-то очень тихо переговаривались. Тут меня охватила тревога и сильный страх. Я почти потерял над собой контроль.

— Мне нужно выйти в туалет, – сказал я дону Хуану. – Я немного пройдусь.

Он протянул мне банку, и я положил бутоны пейота обратно. Я направился к двери, когда мужчина, вручивший мне банку, встал, подошел ко мне и сказал, что туалет в соседней комнате.

Дверь туалета оказалась почти напротив. Рядом, вплотную к двери, стояла большая кровать, занимавшая едва не всю комнату. На ней спала молодая мексиканка. Я постоял у двери, а потом вернулся.

Хозяин дома обратился ко мне по-английски.

— Дон Хуан говорит, что ты из Южной Америки. Водится у вас там Мескалито?

 ‘This is to be chewed [esto se masca],’ don Juan said in a whisper.I had not realized that he had sat next to me until he spoke. I looked at the other men, but no one was looking at me; they were talking among themselves in very low voices. This was a moment of acute indecision and fear. I felt almost unable to control myself.

‘I have to go to the bathroom,’ I said to him. ‘I’ll go outside and take a walk.’

He handed me the coffee jar and I put the peyote buttons in it. I was leaving the room when the man who had given me the jar stood up, came to me, and said he had a toilet bowl in the other room.

The toilet was almost against the door. Next to it, nearly touching the toilet, was a large bed which occupied more than half of the room. The woman was sleeping there. I stood motionless at the door for a while, then I came back to the room where the other men were.

The man who owned the house spoke to me in English:

‘Don Juan says you’re from South America. Is there any mescal there?’

 Нет, сказал я, такого я что-то не слышал.Их вроде заинтересовала тема Южной Америки, и мы немного поговорили об индейцах. Потом один из них спросил, зачем я собираюсь есть пейот. Я ответил – хотелось бы узнать, что это такое. Они сдержанно засмеялись.

Дон Хуан мягко подтолкнул меня: “Давай жуй, жуй”.

 I told him that I had never even heard of it.They seemed to be interested in South America and we talked about the Indians for a while. Then one of the men asked me why I wanted to eat peyote. I told him that I wanted to know what it was like. They all laughed shyly.

Don Juan urged me softly,’ Chew it, chew it [Masca, masca],’

Мы вышли и расселись на темной веранде. Сидеть здесь было очень удобно, и хозяин принес бутылку текильи.Мужчины сидели в ряд, прислонившись к стене. Я сидел крайним справа. Дон Хуан, сидевший рядом, поставил банку с пейотом у меня между ног. Потом он вручил мне бутылку, которую пустили по кругу, и велел отхлебнуть немного, чтобы смыть горечь.

Я выплюнул то, что осталось от первого бутона, и отхлебнул. Он приказал не глотать, а только прополоскать рот текильей, чтобы остановить слюну. Со слюной это мало помогло, но хоть убавило горечь.

Дон Хуан дал мне сушеный абрикос или смокву – в темноте я не разобрал, как, впрочем, и самого вкуса, – и велел жевать не спеша и как можно тщательней. Проглотить то, что я жевал, было заведомо невозможно – я был уверен, что оно сразу застрянет в пищеводе.

Немного погодя бутылка вновь пошла по кругу. Дон Хуан сунул мне кусок жесткого вяленого мяса. Я сказал, что не хочу есть.

 We went out and sat in the darkness. It was quite comfortable outside, and the host brought out a bottle of tequila.The men were seated in a row with their backs to the wall. I was at the extreme right of the line. Don Juan, who was next to me, placed the jar with the peyote buttons between my legs. Then he handed me the bottle, which was passed down the line, and told me to take some of the tequila to wash away the bitterness.

I spat out the shreds of the first button and took a sip. He told me not to swallow it, but to just rinse out my mouth with it to stop the saliva. It did not help much with the saliva, but it certainly helped to wash away some of the bitterness.

Don Juan gave me a piece of dried apricot, or perhaps it was a dried fig — I couldn’t see it in the dark, nor could I taste it — and told me to chew it thoroughly and slowly, without rushing. I had difficulty swallowing it; it felt as if it would not go down.

After a short pause the bottle went around again. Don Juan handed me a piece of crispy dried meat. I told him I did not feel like eating.

 — Это не еда, – веско произнес он.Процедура повторилась шесть раз. Я помню, что сжевал уже шестой бутон, когда разговор стал очень оживленным; хотя я не мог понять, на каком языке говорят, сама тема разговора, в котором участвовали все сидевшие на веранде, была чрезвычайно интересной, и я старался не пропустить ни слова, чтобы при случае и самому что-нибудь вставить. Но когда я попытался что-то сказать, то обнаружил, что это невозможно; слова бесцельно кружились у меня в голове.

Я сидел, прислонившись к стене, и слушал, что говорят мужчины. Они говорили по-итальянски, и без конца повторялась фраза о том, до чего глупы акулы. Как-то я говорил дону Хуану, что первые попавшие в Америку испанцы называли реку Колорадо в Аризоне “El rio de los tizones (река головешек)”, а потом кто-то переврал “tizones”, и получилось “Еl rio de los tiburones (река акул)”. Я был уверен, что именно эту историю обсуждают сейчас, и мне и в голову не приходило, что никто из присутствующих не знает итальянского.

 ‘This is not eating,’ he said firmly.The pattern was repeated six times. I remember having chewed six peyote buttons when the conversation became very lively; although I could not distinguish what language was spoken, the topic of the conversation, in which everybody participated, was very interesting, and I attempted to listen carefully so that I could take part. But when I tried to speak I realized I couldn’t; the words shifted aimlessly about in my mind.

I sat with my back propped against the wall and listened to what the men were saying. They were talking in Italian, and repeated over and over one phrase about the stupidity of sharks. I thought it was a logical, coherent topic. I had told don Juan earlier that the Colorado River in Arizona was called by the early Spaniards ‘el rio de los tizones [the river of charred wood]’; and someone mis-spelled or misread ‘tizones’, and the river was called ‘el rio de los tiburones [the river of the sharks]’. I was sure they were discussing that story, yet it never occurred to me to think that none of them could speak Italian.

 У меня начались сильные позывы к рвоте, но не помню, рвало ли меня на самом деле. Я попросил кого-нибудь принести воды; меня мучила невыносимая жажда.

Дон Хуан принес и поставил у стены большую кастрюлю, а с ней приспособленную из жестянки маленькую кружку. Он зачерпнул из кастрюли, протянул мне кружку и сказал, чтобы я не пил, а только прополоскал рот.

Вода выглядела странно – она была сверкающей и глянцевой, как глазурь. Я хотел спросить дона Хуана, что бы это значило, и собрался с силами, чтобы выговорить свои мысли по-английски, но тут вспомнил, что он не знает английского. Я испытал настоящий шок, а затем окончательно понял, что хотя мысли совершенно ясные, говорить не получается. Я хотел рассказать об этом странном превращении с водой, но то, что последовало, не было речью; это было такое ощущение, как будто мои не поддающиеся выговариванию мысли свободно, как жидкость, выливаются изо рта. Это было как непосредственное ощущение рвоты без усилий и без спазмов диафрагмы. Это был приятный поток жидких слов.

I had a very strong desire to throw up, but I don’t recall the actual act. I asked if somebody would get me some water. I was experiencing an unbearable thirst.

Don Juan brought me a large saucepan. He placed it on the ground next to the wall. He also brought a little cup or can. He dipped it into the pan and handed it to me, and said I could not drink but should just freshen my mouth with it.

The water looked strangely shiny, glossy, like a thick varnish. I wanted to ask don Juan about it and laboriously I tried to voice my thoughts in English, but then I realized he did not speak English. I experienced a very confusing moment, and became aware of the fact that although there was a clear thought in my mind, I could not speak. I wanted to comment on the strange quality of the water, but what followed next was not speech; it was the feeling of my unvoiced thoughts coming out of my mouth in a sort of liquid form. It was an effortless sensation of vomiting without the contractions of the diaphragm. It was a pleasant flow of liquid words.

 В этот момент я ощутил сильные судороги, и через пару секунд вокруг меня образовался очень низкий и узкий туннель, твердый и удивительно холодный. На ощупь он был как из толстой фольги. Я обнаружил, что сижу на полу туннеля.

Я попытался встать, но ушибся головой о железный потолок, а туннель стал сжиматься, пока не начал душить меня. Я помню, что пополз к круглому отверстию, где кончался туннель: когда я добрался до выхода (если вообще добрался), то уже все забыл – собаку, дона Хуана, себя самого. Я задыхался от усталости; одежда вся была пропитана холодной липкой жидкостью. Я катался взад-вперед, пытаясь найти положение, в котором можно отдохнуть, в котором хоть не так страшно будет колотиться сердце. При одном из этих движений я вновь увидел собаку.

 At that moment I had the sensation of intense convulsions, and in a matter of instants a tunnel formed around me, very low and narrow, hard and strangely cold. It felt to the touch like a wall of solid tinfoil. I found I was sitting on the tunnel floor.

I tried to stand up, but hit my head on the metal roof, and the tunnel compressed itself until it was suffocating me. I remember having to crawl toward a son of round point where the tunnel ended; when I finally arrived, if I did, I had forgotten all about the dog, don Juan, and myself. I was exhausted. My clothes were soaked in a cold, sticky liquid. I rolled back and forth trying to find a position in which to rest, a position where my heart would not pound so hard. In one of those shifts I saw the dog again.

 Я сразу все вспомнил, и в голове прояснилось. Я обернулся, чтобы найти дона Хуана, но не увидел никого и ничего. Видеть я мог только собаку, которая светилась все ярче. Ее тело испускало сияние. Я вновь увидел, как по нему течет вода, озаряя все изнутри, как костер. Я добрался до воды, погрузил лицо в кастрюлю и пил вместе с собакой. Руками я упирался в землю перед собой, и когда я пил, я видел, как жидкость течет по моим венам, переливаясь красным, желтым и зеленым. Я пил без конца. Я пил, пока не начал полыхать; я весь горел и светился. Я пил, пока жидкость не начала изливаться из моего тела через каждую пору и через каждый волосок, подобно шелковым волокнам, так что теперь и у меня был большой светящийся радужный ореол. Я взглянул на собаку – у нее был такой же. Все мое тело наполнилось высшей радостью, и мы вдвоем побежали в направлении какого-то желтого тепла, исходившего из какого-то непонятного источника. И там мы стали играть. Мы играли и боролись, пока я не узнал все его желания, а он все мои. Мы по очереди манипулировали друг другом, как в кукольном театре. Я двигал его ногами, вращая носками своих, и каждый раз, когда он кивал головой, мне неудержимо хотелось скакать от счастья. Но самый коронный номер был у него, когда он заставлял меня сидя чесать ногой голову, – делал он это, мотнув головой и хлопая ушами. Это был просто верх совершенства, это было что-то невыносимо забавное. Такой штрих грации и иронии, думал я, такое мастерство. Меня охватила неописуемая эйфория. Я смеялся до тех пор, пока из легких не ушел весь воздух.

У меня было ясное ощущение, что я не могу открыть глаза. Я глядел сквозь толщу воды. Это было длительное, очень болезненное и тревожное состояние, будто уже проснулся, но никак не можешь пробудиться окончательно. Затем постепенно мир приобрел ясность и вошел в фокус. Поле зрения вновь стало круглым и широким, и первым пришло обычное сознательное действие – оглянуться и отыскать это чудесное существо. И здесь я испытал самую трудную фазу. Переход от моего нормального состояния прошел почти незаметно: я оставался в сознании, чувства и мысли были его результатом и критерием, и сам переход был гладким и ясным. Но эта вторая фаза – пробуждение к привычному трезвому сознанию – была поистине потрясающей. Я забыл, что я человек! От безнадежности меня охватила такая печаль, что я заплакал.

 Every memory came back to me at once, and suddenly all was clear in my mind. I turned around to look for don Juan, but I could not distinguish anything or anyone. All I was capable of seeing was the dog becoming iridescent; an intense light radiated from his body. I saw again the water flowing through him, kindling him like a bonfire. I got to the water, sank my face in the pan, and drank with him. My hands were in front of me on the ground and, as I drank, I saw the fluid running through my veins setting up hues of red and yellow and green. I drank more and more. I drank until I was all afire; I was all aglow. I drank until the fluid went out of my body through each pore and projected out like fibres of silk, and I too acquired a long, lustrous, iridescent mane. I looked at the dog and his mane was like mine. A supreme happiness filled my whole body, and we ran together toward a sort of yellow warmth that came from some indefinite place. And there we played. We played and wrestled until I knew his wishes and he knew mine. We took turns manipulating each other in the fashion of a puppet show. I could make him move his legs by twisting my toes, and every time he nodded his head I felt an irresistible impulse to jump. But his most impish act was to make me scratch my head with my foot while I sat; he did it by flapping his ears from side to side. This action was to me utterly, unbearably funny. Such a touch of grace and irony; such mastery, I thought. The euphoria that possessed me was indescribable. I laughed until it was almost impossible to breathe.

I had the clear sensation of not being able to open my eyes; I was looking through a tank of water. It was a long and very painful state filled with the anxiety of not being able to wake up and yet being awake. Then slowly the world became clear and in focus. My field of vision became again very round and ample, and with it came an ordinary conscious act, which was to turn around and look for that marvellous being. At this point I encountered the most difficult transition. The passage from my normal state had taken place almost without my realizing it: I was aware; my thoughts and feelings were a corollary of that awareness; and the passing was smooth and clear. But this second change, the awakening to serious, sober consciousness, was genuinely shocking. I had forgotten I was a man! The sadness of such an irreconcilable situation was so intense that I wept.

 Суббота, 5 августа 1961

Позже утром, после завтрака, хозяин дома, дон Хуан и я поехали обратно. Хотя я валился с ног от усталости, но в машине уснуть не мог. Я уснул на веранде у дона Хуана только когда отъехал пикап.

Когда я проснулся, было темно; дон Хуан накрыл меня одеялом. В доме его не было. Он пришел позже и принес горшок тушеных бобов и стопку лепешек. Я невероятно проголодался.

После ужина, когда мы легли отдыхать, он велел рассказать все, что со мной было минувшей ночью. Я пересказал, что помнил, со всеми подробностями и как можно тщательней. Когда я закончил, он кивнул и сказал:

 Saturday, 5 August 1961

Later that morning, after breakfast, the owner of the house, don Juan, and I drove back to don Juan’s place. I was very tired, but I couldn’t go to sleep in the track. Only after the man had left did I fall asleep on the porch of don Juan’s house.

When I woke up it was dark; don Juan had covered me up With a blanket, I looked for him, but he was not in the house. He came later with a pot of fried beans and a stack of tortillas. I was extremely hungry.

After we had finished eating and were resting he asked me to tell him all that had happened to me the night before. I related my experience in great detail and as accurately as possible.

 — Ну что ж, похоже, все в порядке. Сейчас мне это трудно объяснить. Но я думаю, у тебя все обошлось благополучно. Понимаешь, подчас он игрив как ребенок, а бывает попросту ужасен, устрашающ. Он либо резвится, либо предельно серьезен. Невозможно предугадать, каким он будет с тем или иным человеком, – хотя, впрочем, иногда, если хорошо знаешь этого человека, предсказать можно. Этой ночью ты с ним играл. Из всех, кого я знаю, ты единственный, у кого получилась такая встреча.- Чем же то, что я испытал, отличается от того, что испытали другие?

— Ты не индеец, поэтому мне трудно тебе растолковать, что к чему: но я знаю точно, что если он не принимает человека, то его отвергает, будь то индеец или кто угодно. Это мне известно. Таких я видел множество. Мне известно также, что он шутник и многих заставляет смеяться, но чтобы он с кем-нибудь играл – такого я еще не видел.

— Не скажешь ли ты мне теперь, каким образом пейот защищает…

 When I had finished he nodded his head and said, ‘I think you are fine. It is difficult for me to explain now how and why. But I think it went all right for you. You see, sometimes he is playful, like a child; at other times he is terrible, fearsome. He either frolics, or he is dead serious. It is impossible to know beforehand what he will be like with another person. Yet, when one knows him well — sometimes. You played with him tonight. You are the only person I know who has had such an encounter.»In what way does my experience differ from that of others?’

‘You’re not an Indian; therefore it is hard for me to figure out what is what. Yet he either takes people or rejects them, regardless of whether they are Indians or not. That I know. I have seen numbers of them. I also know that he frolics, he makes some people laugh, but never have I seen him play with anyone.’

‘Can you tell me now, don Juan, how does peyote protect…’

 Он тут же толкнул меня в плечо:

— Я тебе что говорил – не смей его так называть. Ты ещё недостаточно с ним знаком, чтобы быть запанибрата.

— … каким образом Мескалито защищает людей?

— Он советует. Он отвечает на любой вопрос.

— Значит, Мескалито реален? Я имею в виду – он что-то такое, что можно видеть?

Похоже было, мой вопрос его просто ошарашил. Он растерянно посмотрел на меня, в его взгляде было искреннее недоумение.

— Я хочу сказать, что Мескалито…

— Я слышал. Разве ты не видел его прошлой ночью?

Я хотел сказать, что видел только собаку, но меня остановил его озадаченный взгляд.

— Так ты думаешь, что то, что я видел прошлой ночью, это и был он?

В его взгляде отразилось участие, потом он усмехнулся, точно не мог поверить, и очень проникновенным тоном сказал.

— Не хочешь же ты сказать, что это была… твоя мать?

Перед словом “мать” он сделал паузу, как будто хотел сказать “tu chingada madre” – идиома, которая содержит оскорбительный для собеседника намек. Слово “мать” было настолько неожиданным, что оба мы долго смеялись. Затем я обнаружил, что он уже спит и ничего не слышит.

‘In what way does my experience differ from that of others?’

‘You’re not an Indian; therefore it is hard for me to figure out what is what. Yet he either takes people or rejects them, regardless of whether they are Indians or not. That I know. I have seen numbers of them. I also know that he frolics, he makes some people laugh, but never have I seen him play with anyone.’

‘Can you tell me now, don Juan, how does peyote protect…’

He did not let me finish. Vigorously he touched me on the shoulder.

‘Don’t you ever name him that way. You haven’t seen enough of him yet to know him.’

‘How does Mescalito protect people?’

‘He advises. He answers whatever questions you ask.

‘Then Mescalito is real? I mean he is something you can see?’

He seemed to be baffled by my question. He looked at me with a sort of blank expression.

‘What I meant to say, is that Mescalito…’

‘I heard what you said. Didn’t you see him last night?

I wanted to say that I saw only a dog, but I noticed his bewildered look.

‘Then you think what I saw last night was him?’

He looked at me with contempt. He chuckled, shook his head as though he couldn’t believe it, and in a very belligerent tone he added, A poco crees que era tu — mama [Don’t tell me you believe it was your — mama]?’ He paused before saying ‘mama’ because what he meant to say was ‘/к chingada madre’, an idiom used as a disrespectful allusion to the other party’s mother. The word ‘mama’ was so incongruous that we both laughed for a long time.

Then I realized he had fallen asleep and had not answered my question.

 Воскресенье, 6 августа 1961

Я поехал с доном Хуаном в тот дом, где принимал пейот. По дороге он сказал мне, что человека, который “представил меня Мескалито”, зовут Джон. Подъехав к дому, мы увидели Джона на веранде с двумя молодыми людьми. Все они были в прекрасном настроении. Они смеялись и непринужденно болтали. Все трое хорошо говорили по-английски. Я сказал Джону, что приехал поблагодарить за оказанную помощь.

Мне хотелось узнать от них, что я делал во время галлюциногенного опыта, и я сказал, что как ни пытаюсь вспомнить, что вытворял, ничего не получается. Они смеялись и отвечать отказывались. Похоже, их сдерживало присутствие дона Хуана: они все поглядывали на него, как бы ожидая сигнала, разрешающего говорить. Видимо, дон Хуан дал такой сигнал, хотя я ничего не заметил, и Джон начал рассказывать.

Я понял, что ты “готов”, сказал он, когда услышал, как ты пукнул. По словам Джона, пухнул я раз тридцать. Да нет, заметил дон Хуан, не больше десяти.

 Sunday, 6August 1961

I drove don Juan to the house where I had taken peyote. On the way he told me that the name of the man who had ‘offered me to Mescalito’ was John. When we got to the house we found John sitting on his porch with two young men. All of them were extremely jovial, They laughed and talked with great ease. The three of them spoke English perfectly. I told John that I had come to thank him for having helped me.

I wanted to get their views on my behaviour during the hallucinogenic experience, and told them I had been trying to think of what I had done that night and that I couldn’t remember. They laughed and were reluctant to talk about it. They seemed to be holding back on account of don Juan. They all glanced at him as though waiting for an affirmative cue to go on. Don Juan must have cued them, although I did not notice anything, because suddenly John began to tell me what I had done that night.

He said he knew I had been ‘taken’ when he heard me puking. He estimated that I must have puked thirty times. Don Juan corrected him and said it was only ten times.

 Джон продолжал:

— Ну, мы все тогда к тебе подвинулись. Ты застыл, и у тебя начались конвульсии. Очень долго ты лежал на спине и двигал ртом, как будто говоришь. Затем начал биться головой об пол, тогда дон Хуан напялил на тебя старую шляпу, и ты это прекратил. Ты трясся и вздрагивал, лежа на полу, и так очень долго. Помню, все уже заснули, я только слышал сквозь сон, как ты пыхтишь и стонешь. Потом ты заорал, и я проснулся. Вижу – ты орешь и подпрыгиваешь. Ты бросился к воде, перевернул посудину и стал барахтаться в луже.

Дон Хуан принес тебе еще воды. Ты сидел спокойно перед кастрюлей, когда вдруг вскочил и стащил с себя всю одежду, встал перед кастрюлей на четвереньки и начал пить как не в себя. Потом уселся и просто сидел, уставясь в пространство. Похоже было, что ты собрался так сидеть до самой смерти. Ну, мы все опять заснули, и дон Хуан тоже, когда ты опять вскочил, завыл и погнался за собакой. Собака перепугалась, тоже завыла и рванула вокруг дома. Тут уж всем стало не до сна.

Мы вскочили, видим – ты возвращаешься с другой стороны дома, собака мчится перед тобой, лает и воет, а ты за ней гонишься. Ты, я думаю, раз двадцать обежал вокруг дома, лая по-собачьи. Я боялся, ты разбудишь всю округу.

 John continued:

‘Then we all moved next to you. You were stiff, and were having convulsions. For a very long time, while lying on your back, you moved your mouth as though talking. Then you began to bump your head on the floor, and don Juan put an old hat on your head and you stopped it. You shivered and whined for hours, lying on the floor. I think everybody fell asleep then; but I heard you puffing and groaning in my sleep. Then I heard you scream and I woke up. I saw you leaping up in the air, screaming. You made a dash for the water, knocked the pan over, and began to swim in the puddle.

‘Don Juan brought you more water. You sat quietly in front of the pan. Then you jumped up and took off all your clothes. You were kneeling in front of the water, drinking in big gulps. Then you just sat there and stared into space. We thought you were going to be there forever. Nearly everybody was asleep, including don Juan, when suddenly you jumped up again, howling, and took after the dog. The dog got scared and howled too, and ran to the back of the house. Then everybody woke up.

‘We all got up. You came back from the other side still chasing the dog. The dog was running ahead of you barking and howling. I think you must have gone twenty times around the house, running in circles, barking like a dog. I was afraid people were going to be curious. There are no neighbours close, but your howling was so loud it could have been heard for miles.’

 Вблизи здесь соседей нет, но твой вой можно было услышать за мили отсюда.Один из молодых людей вставил:

— Ты поймал собаку и на руках притащил ее на веранду.

— Ага, и начал с ней играть. Ты с ней боролся, вы скакали и кусались. Да уж, было на что посмотреть. Моя собака вообще-то не очень игривая, но тогда вы просто катались и ездили друг на друге как ненормальные.

— Потом вы побежали к кастрюле и принялись лакать, – сказал молодой человек. – Ты вообще бегал с собакой к воде раз пять или шесть.

— Сколько это продолжалось? – спросил я.

— Без конца, – сказал Джон. – Один раз мы потеряли вас из виду. Наверное, вы побежали за дом. Слышно было только, как вы там лаете и рычите. Лаял ты до того похоже на собаку, что вас невозможно было различить.

— Может, это была одна собака? – сказал я.

Они засмеялись, и Джон сказал: – Да нет, парень, ты лаял, и еще как.

— А потом что было?

Все трое посмотрели друг на друга как бы в замешательстве. Наконец ответил, глядя на Джона, молодой человек, который до этого все время молчал:

— Он поперхнулся.

 One of the young men added,

‘You caught up with the dog and brought it to the porch in your arms.’

John continued:

‘Then you began to play with the dog. You wrestled with him, and the dog and you bit each other and played. That, I thought, was funny. My dog does not play usually. But this time you and the dog were rolling on each other.’

‘Then you ran to the water and the dog drank with you,’ the young man said. ‘You ran five or six times to the water with the dog.’

‘How long did this go on?’ I asked.

‘Hours,’ John said. ‘At one time we lost sight of you two. I think you must have run to the back. We just heard you barking and groaning. You sounded so much like a dog that we couldn’t tell you two apart.’

‘Maybe it was just the dog alone,’ I said.

They laughed, and John said, ‘You were barking there, boy!’

‘What happened next?’

The three men looked at one another and seemed to have a hard time deciding what happened next. Finally the young man who had not yet said anything spoke up.

‘He choked,’ he said, looking at John.

 — Ага, точно, ты вроде задохнулся и начал очень странно плакать, а потом упал на пол. Мы боялись, что ты откусишь себе язык; дон Хуан разжал тебе челюсти и плеснул в лицо воды. Тогда ты начал дрожать, и по всему телу у тебя опять пошли конвульсии. Потом ты затих. Дон Хуан сказал, что все закончилось. Было уже утро. Мы укрыли тебя одеялом и оставили спать на веранде.Тут он взглянул на остальных, которые, видно было, удерживаются от смеха. Он повернулся к дону Хуану и что-то спросил. Дон Хуан усмехнулся и что-то ответил. Джон повернулся ко мне и сказал:

— На веранде мы тебя оставили потому, что боялись, как бы ты мне весь дом не обписял.

Все разразились хохотом.

— Что такое? – сказал я. – Неужели я…

— “Неужели ты”? – передразнил Джон. – Мы не хотели тебе говорить, но дон Хуан сказал, что можно. Ты обписял мою собаку с ног до головы!

— Что-что?

 ‘Yes, you certainly choked. You began to cry very strangely, and then you fell to the floor. We thought you were biting your tongue; don Juan opened your jaws and poured water on your face. Then you started shivering and having convulsions all over again. Then you stayed motionless for a long time. Don Juan said it was all over. By then it was morning, so we covered you with a blanket and left you to sleep on the porch.’He stopped there and looked at the other men who were obviously trying not to laugh. He turned to don Juan and asked him something. Don Juan smiled and answered the question. John turned to me and said,

‘We left you here on the porch because we were afraid you were going to piss all over the rooms.’

They all laughed very loudly.

‘What was the matter with me?’ I asked. ‘Did I…’

‘Did you?’ John son of mimicked me. ‘We were not going to mention it, but don Juan says it is all right. You pissed all over my dog!’

‘What did I do?’

 — Ну ты же не думаешь, что собака удирала от тебя потому, что тебя боялась? Собака удирала потому, что ты ее поливал.

Все покатились со смеху. Я попытался задать вопрос одному из молодых людей, но за общим хохотом ничего не было слышно.

Джон продолжал:

— Ну, мой пес в долгу не остался. Он тебя тоже обписял как мог.

Тут уж все просто завыли от смеха, засмеялся и дон Хуан. Когда они как-то успокоились, я растерянно спросил:

— Что, неужели это правда? Все это в самом деле было?

Джон ответил, все еще посмеиваясь:

— Клянусь: моя собака в самом деле на тебя мочилась.

На обратном пути я спросил дона Хуана:

— Неужели все, что они рассказывали, правда?

— Правда, – ответил дон Хуан. – Только они не видели того, что видел ты. Они не понимают, что ты играл с ним. Поэтому я не вмешивался.

— Но неужели весь этот спектакль со мной и собакой и как мы мочились друг на друга – правда?

— Это была не собака! Сколько тебе повторять? Только так можно понять то, что с тобой было. Только так! С тобой играл именно он.

— А ты знал о том, что со мной было, до того, как я тебе рассказал?

Он на секунду задумался.

— Нет, просто я вспомнил после твоего рассказа, какой у тебя был странный вид. По тому, что ты не был испуган, я понял, что с тобой все в порядке.

— И что, все это в самом деле выглядело так, как они рассказывали, – что я играл с собакой и все такое?

— Проклятье! Это была не собака!

‘You don’t think the dog was running because he was afraid of you, do you? The dog was running because you were pissing on him.’

There was general laughter at this point. I tried to question one of the young men, but they were all laughing and he didn’t hear me.

John went on: ‘My dog got even though; he pissed on you too!’

This statement was apparently utterly funny because they all roared with laughter, including don Juan. When they had quieted down, I asked in all earnestness, ‘Is it really true? This really happened?’

Still laughing, John replied: ‘I swear my dog really pissed on you.’

Driving back to don Juan’s place I asked him: ‘Did all that really happen, don Juan?’

‘Yes,’ he said, ‘but they don’t know what you saw. They don’t realize you were playing with «him». That is why I did not disturb you.’

‘But is this business of the dog and me pissing on each other true?’

‘It was not a dog! How many times do I have to tell you that? This is the only way to understand it. It’s the only way! It was «he» who played with you.’

‘Did you know all this was happening before I told you about it?’

He vacillated for an instant before answering.

‘No, I remembered, after you told me about it, the strange way you looked. I just suspected you were doing fine because you didn’t seem scared.’

‘Did the dog really play with me as they say?’

‘Goddammit! It was not a dog!’

 Четверг, 17 августа 1961

Я сказал дону Хуану, что я думаю по поводу моего опыта. По сравнению с тем, как я себе рисовал обучение, событие было катастрофическим. Я сказал, что с меня хватит одной встречи. Я признал, что все это, конечно, более чем интересно, но вновь искать подобных встреч я не намерен. Для меня совершенно ясно, что такие истории не по мне. Одним из побочных следствий употребления пейота было странное недомогание – какой-то непонятный страх, какая-то тревога или меланхолия, не поддающаяся точному определению. И я в этом не находил ничего замечательного.

Дон Хуан рассмеялся и сказал:

— Ну вот, ты начинаешь учиться.

 Thursday, 17 August 1969

I told don Juan how I felt about my experience. From the point of view of my intended work it had been a disastrous event. I said I did not care for another similar ‘encounter’ with Mescalito. I agreed that everything that had happened to me had been more than interesting, but added that nothing in it could really move me towards seeking it again. I seriously believed that I was not constructed for that type of endeavour. Peyote had produced in me, as a post-reaction, a strange kind of physical discomfort. It was an indefinite fear or unhappiness; a melancholy of some sort, which I could not define exactly. And I did not find that state noble in any way.

Don Juan laughed and said,

‘You are beginning to learn.’

 — Хорошенькое обучение! Пусть себе учится кто-нибудь другой.

— Любишь ты преувеличивать.

— Да ничего я не преувеличиваю!

— А то как же. Плохо только, что преувеличиваешь ты одно плохое.

— Для меня, я так понимаю, здесь вообще нет ничего хорошего. Мне страшно, а остальное меня не интересует.

— Ну и что, что тебе страшно. Когда тебе страшно, ты видишь все по-новому.

— А мне это безразлично. Оставлю-ка я лучше Мескалито в покое. Он меня просто подавляет, что уж тут хорошего.

— Хорошего, положим, в самом деле мало, для меня в том числе. Не ты один сбит с толку.

— Ты-то здесь при чем?

— Я думал о том, что ты видел прошлой ночью. Без сомнения, Мескалито играл с тобой, вот в чем штука. Это был явный знак.

‘This type of learning is not for me. I am not made for it, don Juan.’

‘You always exaggerate.’

‘This is not exaggeration.’

‘It is. The only trouble is that you exaggerate the bad points only.’

‘There are no good points so far as I am concerned. All I know is that it makes me afraid.’

‘There is nothing wrong with being afraid. When you fear, you see things in a different way.’

‘But I don’t care about seeing things in a different way, don Juan. I think I am going to leave the learning about Mescalito alone. I can’t handle it, don Juan. This is really a bad situation for me.’

‘Of course it is bad — even for me. You are not the only one who is baffled.’

‘Why should you be baffled, don Juan?’

‘I have been thinking about what I saw the other night. Mescalito actually played with you. That baffled me, because it was an indication [omen].’

 — Что еще за знак, дон Хуан?

— Мескалито указывал мне на тебя.

— Указывал что?

— Поначалу мне было неясно, а теперь я, кажется, понимаю. Он сказал, что ты “избранный” (escogido). Мескалито указал мне на тебя и дал знать, что ты избранный.

— Я что, избран для какой-то цели, или как это понимать?

— Это нужно так понимать, что Мескалито сказал мне, что ты можешь оказаться тем человеком, которого я ищу.

— Когда же он тебе это сказал, дон Хуан?

— Он сказал мне это тем, что играл с тобой. Это и значит, что ты избранный; ты избран для меня.

— А что это значит – быть избранным?

— Я знаю некоторые тайны (tengo secretos). Среди них есть такие, которые я могу открыть только избранному. И вот я вижу, как ты играешь с Мескалито: той самой ночью мне стало ясно, что ты и есть такой человек. Но при этом ты не индеец. Вот история!

— Ну а для меня – что это значит, дон Хуан! Что мне надо делать?

‘What kind of — indication, don Juan?’

‘Mescalito was pointing you out to me.’

‘What for?’

‘It wasn’t clear to me then, but now it is. He meant you were the «chosen man» [escogido], Mescalito pointed you out to me and by doing that he told me you were the chosen man.’

‘Do you mean I was chosen among others for some task, or something of the sort?’

‘No. What I mean is, Mescalito told me you could be the man I am looking for.’

‘When did he tell you that, don Juan?’

‘By playing with you, he told me that. This makes you the chosen man for me.’

‘What does it mean to be the chosen man?’

‘There are some secrets I know [Tengo secretes], I have secrets I won’t be able to reveal to anyone unless I find my chosen man. The other night when I saw you playing with Mescalito it was clear to me you were that man. But you are not an Indian. How baffling!’

‘But what does it mean to me, don Juan? What do I have to do?’

 — Я принял решение и буду учить тебя тем тайным вещам, которые составляют судьбу человека знания.- Ты имеешь в виду тайны, связанные с Мескалито?

— Да. Но это еще не все, что я знаю. Есть тайны иного рода, которые мне нужно кому-нибудь передать. У меня у самого был учитель, бенефактор, и я также после определенных испытаний стал его избранным учеником. Всему, что я знаю, я научился от него.

Я опять спросил, что же потребуется от меня в этой роли: он сказал, что потребуется только одно – учиться, учиться в том смысле, который мне начал открываться с недавнего времени.

Дело, таким образом, поворачивалось неожиданной стороной. Только я собрался известить дона Хуана о своем решении оставить затею с пейотом, как он сам предложил мне у него по-настоящему учиться – учиться его знанию. Я не вполне понимал, что он имеет в виду, но ясно было, что нечто достаточно серьезное.

Я принялся отпираться, ссылаясь на то, что к этому совершенно не готов – понятно ведь, что для такой задачи потребуется редкое мужество, которого у меня нет и в помине. Я говорил ему, что в таких делах предпочитаю уступать другим и просто наблюдать со стороны. Я хотел бы просто выслушивать его оценки и высказывания по разному поводу. Я сказал – как я был бы счастлив просто сидеть здесь и без конца его слушать. Вот это обучение, я понимаю.

 ‘I’ve made up my mind and I am going to teach you the secrets that make up the lot of a man of knowledge.’‘Do you mean the secrets about Mescalito?’

‘Yes, but those are not all the secrets I know. There are others, of a different kind, which I would like to give to someone. I had a teacher myself, my benefactor, and I also became his chosen man upon performing a certain feat. He taught me all I know.’

I asked him again what this new role would require of me; he said learning was the only thing involved, learning in the sense of what I had experienced in the two sessions with him.

The way in which the situation had evolved was quite strange. I had made up my mind to tell him I was going to give up the idea of learning about peyote, and then before I could really make my point, he offered to teach me his ‘knowledge’. I did not know what he meant by that, but I felt that this sudden turn was very serious.

I argued I had no qualifications for such a task, as it required a rare kind of courage which I did not have. I told him that my bent of character was to talk about acts others performed. I wanted to hear his views and opinions about everything. I told him I could be happy if I could sit there and listen to him talk for days. To me, that would be learning.

 Он терпеливо ждал, когда я закончу. Когда я наконец выдохся, он сказал:- Ну, все понятно. Страх – первый неизбежный враг, которого человек долен победить на пути к знанию. А ты, помимо прочего, любопытен. Это и значит, что ты будешь учиться вопреки себе самому; таков закон.

Я еще немного потрепыхался, пытаясь его разубедить, но он, похоже, и не представлял себе иного для меня выхода.

— Ты думаешь не о том и вообще не так, как следует, – сказал он. – Мескалито в самом деле играл с тобой. Вот об этом бы тебе следовало подумать, а не цепляться за свой страх.

— Неужели это было так необычно?

— Сколько я себя помню, я видел лишь одного человека с которым Мескалито играл, – это тебя. Понятно, что такая жизнь для тебя полнейшая неожиданность; потому от тебя и ускользают совершенно ясные знаки. Ты в общем человек серьезный, только твоя серьезность направлена на то, что тебя занимает, а не на то, что стоит внимания. Ты слишком занят собой. В этом вся беда. Отсюда твоя ужасная усталость.

— А как же должно быть иначе, дон Хуан?

— Нужно искать и видеть чудеса, которых полно вокруг тебя. Ты умрешь от усталости, не интересуясь ничем, кроме себя самого; от этой-то усталости ты глух и слеп ко всему остальному.

— Это, пожалуй, точно, дон Хуан. Но как мне перемениться?

— Подумай хотя бы о том, какое это чудо – Мескалито играл с тобой. О чем тут еще думать? Остальное само придет.

 He listened without interrupting me. I talked for a long time. Then he said:‘All this is very easy to understand. Fear is the first natural enemy a man must overcome on his path to knowledge. Besides, you are curious. That evens up the score. And you will learn in spite of yourself; that’s the rale.’

I protested for a while longer, trying to dissuade him. But he seemed to be convinced there was nothing else I could do but learn.

‘You are not thinking in the proper order,’ he said. ‘Mescalito actually played with you. That’s the point to think about. Why don’t you dwell on that instead of on your fear?’

‘Was it so unusual?’

‘You are the only person I have ever seen playing with him. You are not used to this kind of life; therefore the indications [omens] bypass you. Yet you are a serious person, but your seriousness is attached to what you do, not to what goes on outside you. You dwell upon yourself too much. That’s the trouble. And that produces a terrible fatigue.’

‘But what else can anyone do, don Juan?

‘Seek and see the marvels all around you. You will get tired of looking at yourself alone, and that fatigue will make you deaf and blind to everything else.’

‘You have a point, don Juan, but how can I change?’

‘Think about the wonder of Mescalito playing with you. Think about nothing else: The rest will come to you of itself.’

 Воскресенье, 20 августа 1961

Вчера вечером дон Хуан приступил к моему обучению. Мы сидели в темноте на веранде. Он сказал, что собирается дать мне некое наставление – в том же виде, в котором сам его получил от своего бенефактора в первый день ученичества. Дон Хуан, видимо, запомнил формулу наизусть, поскольку повторил ее несколько раз для полной уверенности, что я не пропущу ни слова.

— Человек идет к знанию так же, как он идет на войну – полностью пробужденный, полный страха, благоговения и безусловной решимости. Любое отступление от этого правила – роковая ошибка, и тот, кто ее совершает, непременно доживет до того дня, когда горько пожалеет об этом.

На мой вопрос, почему так, он ответил, что только выполняющий эти условия застрахован от ошибок, за которые придется платить; лишь при этих условиях он не будет действовать наобум. Если такой человек и терпит поражение, то он проигрывает только битву, а об этом не стоит слишком сожалеть.

Затем он сказал, что будет давать мне знание о “союзнике” в точности так же, как его самого учил бенефактор. Слова “в точности так же” он особенно подчеркнул, повторив их несколько раз.

Союзник, сказал он, это сила, которую человек может ввести в свою жизнь как советника, как источник помощи и сил, необходимых для совершения разных поступков – больших или малых, правильных или неправильных. Союзник необходим, чтобы улучшить и укрепить жизнь человека, чтобы направлять его действия и пополнять его знания. Союзник, в сущности, – неоценимая помощь в познании. Все это дон Хуан сказал с силой абсолютной убежденности. Видно было, что он тщательно взвешивает слова. Следующую фразу он повторил четырежды:

 Sunday, 20August 1961

Last night don Juan proceeded to usher me into the realm of his knowledge. We sat in front of his house in the dark. Suddenly, after a long silence, he began to talk. He said he was going to advise me with the same words his own benefactor had used the first day he took him as his apprentice. Don Juan had apparently memorized the words, for he repeated them several times, to make sure I did not miss any:

‘A man goes to knowledge as he goes to war, wide-awake, with fear, with respect, and with absolute assurance. Going to knowledge or going to war in any other manner is a mistake, and whoever makes it will live to regret his steps.’

I asked him why was it so and he said that when a man has fulfilled those four requisites there are no mistakes for which he will have to account; under such conditions his acts lose the blundering quality of a fool’s acts. If such a man fails, or suffers a defeat, he will have lost only a battle, and there will be no pitiful regrets over that.

Then he said he intended to teach me about an ‘ally’ in the very same way his own benefactor had taught him. He put strong emphasis on the words ‘very same way’, repeating the phrase several times.

An ‘ally’, he said, is a power a man can bring into his life to help him, advise him, and give him the strength necessary to perform acts, whether big or small, right or wrong. This ally is necessary to enhance a man’s life, guide his acts, and further his knowledge. In fact, an ally is the indispensable aid to knowing. Don Juan said this with great conviction and force. He seemed to choose his words carefully. He repeated the following sentence four times:

 — С помощью союзника ты увидишь и поймешь такие вещи, о которых вряд ли еще от кого-нибудь узнаешь.- Союзник – это что-то вроде сторожевого духа?

— Нет, это не сторож и не дух. Это помощь.

— Твой союзник – Мескалито?

— Нет. Мескалито – совсем иная сила. Несравненная сила! Он – защитник. Он – учитель.

— Чем же он отличается от союзника?

— Союзника можно приручить и использовать. Мескалито – нет. Он вне кого угодно и ни от кого не зависит. Он по собственному желанию являет себя в каком захочет виде тому, кто предстал пред ним, будь это кто угодно – брухо или обыкновенный пастух.

Дон Хуан с большим пылом заговорил о Мескалито как о наставнике, учителе того, как следует жить. Я спросил, каким же образом учит Мескалито “как следует жить”, и дон Хуан ответил – он показывает как жить.

— Как показывает?

 ‘An ally will make you see and understand things about which no human being could possibly enlighten you.»Is an ally something like a guardian spirit?’

‘It is neither a guardian nor a spirit. It is an aid.’

‘Is Mescalito your ally?’

‘No! Mescalito is another kind of power. A unique power! A protector, a teacher.’

‘ What makes Mescalito different from an ally?’

‘He can’t be tamed and used as an ally is tamed and used. Mescalito is outside oneself. He chooses to show himself in many forms to whoever stands in front of him, regardless of whether that person is a brujo or a farm boy.’

Don Juan spoke with deep fervour about Mescalito’s being the teacher of the proper way to live. I asked him how Mescalito taught the ‘proper way of life’, and don Juan replied that Mescalito showed how to live.

‘How does he show it?’ I asked.

 — Способов множество. Он может показать это у себя на ладони, или на скалах, или на деревьях, или просто прямо перед тобой.- Это что – картина перед тобой?

— Нет. Это учение перед тобой.

— Он что-то говорит?

— Говорит. Но не словами.

— А как же тогда?

— Каждому по-разному.

 ‘He has many ways of showing it. Sometimes he shows it on his hand, or on the rocks, or the trees, or just in front of you.»Is it like a picture in front of you?’

‘No. It is a teaching in front of you.’

‘Does Mescalito talk to the person?’

‘Yes. But not in words.’

‘How does he talk, then?’

‘He talks differently to every man.’

 I felt my questions were annoying him. I did not ask any more. He went on explaining that there were no exact steps to knowing Mescalito; therefore no one could teach about him except Mescalito himself. This quality made him a unique power; he was not the same for every man.On the other hand, the acquiring of an ally required, don Juan said, the most precise teaching and the following of stages or steps without a single deviation. There are many such ally powers in the world, he said, but he was familiar with only two of them. And he was going to lead me to them and their secrets, but it was up to me to choose one of them, for I could have only one. His benefactor’s ally was in la yerba del diablo (devil’s weed), he said, but he personally did not like it, even though his benefactor had taught him its secrets. His own ally was in the humito (the little smoke), he said, but he did not elaborate on the nature of the smoke.

 Я все же спросил его, что это такое. Он не ответил. После долгой паузы я спросил:- Какого рода сила союзника?

— Я уже говорил – это помощь.

— В чем она состоит?

— Союзник – это сила, которая способна увести человека за его границы. Именно таким образом союзник открывает то, что никому не известно.

— Но и Мескалито тоже уводит тебя за твои границы. Разве это не делает его союзником?

— Нет. Мескалито уводит тебя за твои границы для того, чтобы учить: союзник – для того, чтобы дать тебе силу.

 I asked him about it. He remained quiet. After a long pause I asked him:’What kind of a power is an ally?’

‘It is an aid. I have already told you.’

‘How does it aid?’

‘An ally is a power capable of carrying a man beyond the boundaries of himself. This is how an ally can reveal matters no human being could.’

‘But Mescalito also takes you out of the boundaries of yourself. Doesn’t that make him an ally?’

‘No. Mescalito takes you out of yourself to teach you. An ally takes you out to give you power.’